Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы - Бушков Александр Александрович (книги онлайн бесплатно txt) 📗

Погрузившись в «век золотой Екатерины», нежданно-негаданно удалось обнаружить еще одного Гавриила Попова, одержимого столь же непреодолимой тягой к изящной словесности…

В 1792 г. Тайная экспедиция (думаю, нет нужды подробно объяснять, что это было за жутковатое учреждение) сграбастала под арест купца Гавриила Попова за его сочинение, в котором он под псевдонимом «Ливитов» писал о равенстве всех людей независимо от сословия, осуждал порабощение человека человеком, то есть крепостное право, выступал против торговли людьми, предупреждал «вельмож» о возможности восстания «ожесточившихся земледельцев». Купца, чтобы впредь не умничал и не писал лишнего, сослали в Спасо-Евфимьевский монастырь. Что по меркам того жестокого времени было форменным актом гуманности.

Зато со студентом Невзоровым, примерно в то же самое время оказавшимся в лапах той же милой конторы, церемонились меньше: когда гонористый студент заявил было, что на вопросы отвечать не будет, ему пригрозили, что начнут охаживать поленом по хребту…

О «гнилой интеллигенции». Отчего-то этот термин принято считать выдумкой то ли Ленина, то ли Сталина, в общем, большевистским хамством. Однако все обстояло несколько иначе. В 1881 г., после убийства народовольцами Александра II, изрядное количество прекраснодушных русских либералов (издавна страдавших вывихами интеллекта) начало шумную кампанию, призывая нового императора простить и помиловать убийц его отца. Логика была проста, как мычание: узнав, что государь их помиловал, кровавые террористы умилятся, раскаются и во мгновение ока станут мирными ягнятами, занявшись каким-нибудь полезным делом. Свою лепту в эту шизофрению внес и Лев Толстой, всю жизнь критиковавший российских императоров из своего комфортного поместья.

Сегодня, обогащенные историческим опытом, мы с полной уверенностью можем сказать, что рассчитывать на превращение террористов вроде Степняка-Кравчинского или Веры Засулич в полезных членов общества было по меньшей мере наивно. Впрочем, Александр III уже тогда понимал, что лучший метод убеждения народовольческой сволочи [4] – петля или в крайнем случае солидный тюремный срок (что блестяще подтвердилось на примере Н. А. Морозова, после двадцатипятилетней отсидки и в самом деле ставшего полезным членом общества, крупным ученым). Именно он, однажды в сердцах отшвырнув стопу либеральных газет, воскликнул: «Гнилая интеллигенция!» Источник надежный – одна из фрейлин императорского двора, дочь поэта Федора Тютчева.

О гримасах юстиции. Бессилие юстиции с ее «сто сорок четвертым последним предупреждением» – изобретение не нашего времени. В Польше, в буйном XVII веке, суд двадцать восемь раз приговаривал к «баниции», то есть изгнанию за пределы королевства, легендарного пана Ляша, ставшего чуть ли не синонимом шляхетского буйства. Хотите знать, как реагировал этот обормот? Подшил означенными двадцатью восемью приговорами свою бекешу и нагло разгуливал по столице, вслух сетуя, что на подкладке есть еще свободное место, да вот беда, приговоров не хватает… Полиции тогда в стране практически не существовало, и заставить шляхтича подчиниться приговору суда было делом безнадежным. Это и называлось «вольностями дворянскими». Справедливости ради следует отметить, что Ляш выглядел ангелом кротости по сравнению с паном Потоцким, жившим столетие спустя, – сей магнат, когда суд вынес ему приговор «за бесчинства», ворвался в зал, где творилось правосудие, во главе своей вольницы, велел гайдукам положить судей на пергамент с только что записанным приговором, спустить штаны и высечь. И положили. И высекли. Прямо на приговоре.

Тот же пан Потоцкий обожал игру в «ку-ку», заключавшуюся в том, что деревенских баб загоняли на деревья и велели со всем прилежанием кричать «ку-ку!», а Потоцкий и его гости палили по бедолажным «кукушкам» мелкой дробью, норовя попасть пониже спины.

Впрочем, как выражались те же Стругацкие, – не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше… по крайней мере, у Потоцкого стреляли мелкой дробью. Зато в домашнем тире российского помещика Струйского господа развлекались тем, что заставляли крепостных мужиков бегать на ограниченном пространстве и стреляли по ним из ружей и пистолетов пулями. Убивая насмерть.

Струйский считается яркой достопримечательностью екатерининского времени. У себя в имении он оборудовал типографию, где издавал в роскошнейшем оформлении собственные бездарные стихи, – Екатерина любила демонстрировать эти книги европейским гостям, словно бы мимоходом упоминая, что эти роскошные фолианты изданы в глухой провинции, что, легко догадаться, символизирует просвещенность ее царствования.

О домашнем тире Струйского, понятно, в обществе вслух не говорилось. Как и о его жуткой коллекции орудий пыток, старательно скопированных со средневековых образцов. Была у поэта-типографщика еще одна страстишка… Иногда он устраивал над кем-нибудь из своих крестьян суд по всей форме, а приговор был всегда одинаков: «запытать до смерти». За беднягу тут же принимались палачи, обученные обращению с «коллекцией», и останавливались, лишь когда жертва испускала дух.

Доклад императору Александру I о положении дел с крепостными крестьянами, откуда взяты вышеприведенные факты, до сих пор не издан полностью – даже в наши беспредельные времена следует беречь нервы читателя…

Насколько же невинно по сравнению с этим выглядит одна из статей договора меж Русью и Византией, заключенного в X веке после очередной войны! Византийцы, с одной стороны, соглашались беспрепятственно допускать в Константинополь русских, с другой же, потребовали занести на пергамент торжественное обещание русских «впредь не разбойничать на улицах Константинополя и в его окрестностях». Для такого уточнения должны были быть веские причины, основанные, надо полагать, на многочисленных печальных прецедентах…

Кстати, о грабежах…

Сейчас, когда вновь поднялся страшный шум вокруг «проблемы реституции перемещенных культурных ценностей» (означающей, что Россия должна передать Германии свои законные трофеи в обмен на ядреный шиш с германской стороны), поневоле вспоминается анекдотическая, но невымышленная история, связанная с «церковными вратами». В Новгороде, в соборе Святой Софии, до сих пор радуют глаз старинные литые двери, изготовленные в Западной Европе, в веке, кажется, десятом. История их весьма примечательна – на фоне воплей о реституции…

Однажды древние новгородцы собрались в Швецию по совершенно житейским делам – нужно было немного пограбить шведскую столицу Сигтуну. Такие уж тогда были обычаи: когда обитатели какой-нибудь страны замечали, что немного поиздержались, они со спокойной совестью отправлялись грабить ближних или дальних соседей. Сами ограбленные, подсчитав синяки и убытки, долго не горевали, в свою очередь начиная поглядывать по сторонам в поисках слабого соседа, к которому стоило бы наведаться в гости. Словом, такое поведение считалось вполне светским, я бы сказал, комильфотным. Стало уже хрестоматийным упоминание о некоем французском бароне, который построил замок близ Парижа и нахально грабил королевские обозы. Бывали случаи и похлеще: скажем, в августе 1248 г. два немецких рыцаря Пильгерин и Вейнольт заявились в гости к своему знакомому, рыцарю и поэту Ульриху фон Лихтенштейну, однако вместо дружеского застолья разграбили драгоценности хозяйки дома, а самого Ульриха уволокли с собой и больше года держали в подвале, пока не получили выкуп…

Вернемся к новгородцам. Итак, они прихватили побольше пустых мешков, сели в крутобокие ладьи и поплыли в Швецию. Но где-то на полпути встретились с ладьями эстов (предков древних эстонцев), каковые не без самодовольства сообщили, что новгородцы старались зря и могут поворачивать оглобли – ибо они, эсты, как раз и плывут из Сигтуны, где грабить уже совершенно нечего, и вообще, Сигтуна, откровенно говоря, давно уже догорает…

Новгородцы, как любой на их месте, прежестоко оскорбились – готовились, предвкушали, ладьи конопатили, топоры точили, мешки запасали! – и, недолго думая, предложили эстам поделиться награбленным.