Открывая новые страницы... (Международные вопросы: события и люди) - Попов Н. С. (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
В конце января скорбная весть облетела мир. Умер вождь советского народа и всего международного рабочего класса В. И. Ленин. Правительство Южного Китая объявило трехдневный траур. Сунь Ятсен в телеграмме Л. М. Карахану просил выразить Советскому правительству «чувства глубокой скорби по случаю ухода из кипучей жизни Советской России великого Ленина».
Тяжело переживал смерть Владимира Ильича и Лев Михайлович Карахан. 9 февраля 1924 года он пишет своей жене:
«До сих пор все мысли мои там, в Москве, около мавзолея, где лежит его тело. Трудно представить, как тяжело было здесь, на отлете за тысячи верст, переживать эту боль. Было чувство, что умер родной отец, самый близкий человек.
Несмотря на болезнь, действительную серьезность которой я знал лучше, чем многие, это было неожиданным ударом для меня и для миллионов других. Но вместе с болью при мысли, что его нет, меня и, я думаю, многих охватывает особая твердость, напряженность и готовность с утысячеренной силой работать и работать для дела, которому мы отдали свою жизнь и готовы отдать ее тысячу раз.
Его значение неизмеримо. Мы, современники и ученики его, не сможем учесть, какую роль он играл и будет играть в истории человечества».
1924 год вошел в историю внешней политики СССР как год признания Советского Союза буржуазными государствами. Начало «полосе признания» положила Англия. За ней последовали Италия, Австрия, Греция, Швеция и другие страны. В новой международной обстановке стало менять свою позицию в отношении СССР и китайское правительство. Л. М. Карахан писал 9 февраля 1924 года в НКИД: «После признания нас Англией и Италией здесь, в Пекине, можно наблюдать некоторую растерянность. Китайцы чувствуют, что они потеряли лицо, что позиция, которая нами была занята с самого начала, а именно «сперва признание, а потом конференция», эта наша позиция фактически принята Англией».
Освещая позже влияние европейских событий на позицию Китая, Лев Михайлович писал наркому 10 марта 1924 года: признание СССР Англией и Италией «внесло очень большое оживление». Пресса не только пекинская, но и провинциальная, продолжал он, «систематически начала кампанию за признание, ругая китайское правительство за обычное опоздание во всякого рода событиях».
Под влиянием этих событий китайское правительство пошло на соглашение с СССР. 14 марта Л. М. Карахан и китайский представитель Ван Чжэнтин парафировали предварительно согласованный проект советско-китайского соглашения, который накануне был утвержден кабинетом министров Китая. Вечером того же дня должно было состояться официальное подписание советско-китайского соглашения, переписанного к тому времени набело. Но этого не произошло, так как китайское правительство дезавуировало подпись своего представителя.
Сообщая об этом, Л. М. Карахан писал Г. В. Чичерину: «В предыдущем письме от 10 марта я писал Вам, что, пока не имеешь подписанного текста в кармане, никогда нельзя быть уверенным, что дело будет сделано. Оказалось, что я ошибся. В Китае можно иметь подписанный текст и все-таки дело может быть не сделано».
Отказ пекинского правительства от соглашения с СССР был вызван происками дипломатов империалистических держав, пытавшихся сорвать нормализацию советско-китайских отношений. По свидетельству печати, посланник США в Китае Шурмэн встретился с китайским министром иностранных дел и выразил неудовольствие советско-китайскими переговорами. Французское правительство в ноте от 12 марта в свою очередь предупредило, что оно потребует возмещения убытков за КВЖД в случае подписания Китаем соглашения с СССР, что «значительно увеличило бы финансовые затруднения китайского правительства». Пекинское правительство уступило давлению империалистических держав и отказалось подписать уже согласованный текст договора.
Анализируя эти события, Л. М. Карахан писал в НКИД, что нажим на китайское правительство империалистические державы оказывают «не только через своих посланников, но и по всяким другим каналам, ибо и Япония, и Америка связаны тысячами нитей с общественными деятелями, с правителями, с правительством, с кабинетом, с финансовыми организациями Китая и т. д.».
Советской стороне пришлось принять соответствующие контрмеры, чтобы парировать интриги и шантаж империалистических держав. По просьбе Л. М. Карахана, неофициальный представитель НКИД в США Б. Е. Сквирский заявил представителю советской печати: «СССР уже доказал всем великим державам свое нежелание, чтобы они вмешивались в дела СССР, и теперь надеется дать им урок невмешательства в советско-китайские дела».
Эта политика СССР была широко поддержана прогрессивной китайской общественностью. 14–20 марта 1924 года советское представительство посетили делегации от многих прогрессивных организаций. Тысячи писем и телеграмм шли на имя Л. М. Карахана. 29 марта студенты устроили в Пекине демонстрацию под лозунгом немедленного признания СССР. Демонстранты были обстреляны полицией. В ответ на расстрелы были организованы демонстрации в Шанхае, Кантоне, Тяньцзине и в других городах. Усилились антиимпериалистические выступления в Китае. Все это в конце концов заставило пекинское правительство пойти на нормализацию отношений с СССР.
Рассказывая об острой обстановке тех дней, Лев Михайлович в одном из писем жене мимоходом упомянул: «Здесь последние две недели горячка невероятная». Скоро будут известны «результаты идущей здесь бешеной борьбы». Это была как раз та стихия борьбы, которую он так любил. «Работаю здорово, — упомянул он однажды. — Я чувствую себя в своей тарелке». Это подтверждали и работавшие в тот период вместе с ним сотрудники полпредства. Так, один из них писал Вере Викторовне: «Лев Михайлович чувствует себя великолепно…За последнее время очень много работает до 2—3-х часов ночи. Один день даже работал всю ночь и не ложился совсем спать».
Не было прогресса и в контактах Льва Михайловича с японским посланником в Пекине Иосидзава, имевших целью нормализацию советско-японских отношений. К его большому сожалению, не мог он выбраться и к Сунь Ятсену. «На юг так и не удалось двинуться», — отмечал он в конце марта в одном из писем.
Все это сказывалось на настроении. К тому же давала о себе знать усталость. Я никогда не переживал так остро, что условно можно было бы назвать «тоской по родине», признается он в письме Вере Викторовне.
14 апреля 1924 года Л. М. Карахан писал ей: «Сегодня уезжает Давтян. Он расскажет тебе о житье-бытье пекинском. Завидую ему чертовски…»
После бурных мартовских дней относительный спад в работе все чаще вызывает у него уныние.
«Дорогая Верунья, — писал он 21 апреля 1924 года, — сегодня скверно чувствую себя… Здесь ветры вместе с жарой. Отвратительно. Простудился…Но ничего, завтра, наверное, буду опять бодр. А иначе нельзя. Идет борьба вовсю. Трудная. Ибо против нас весь дипкорпус, который засыпает все вокруг золотом.
Скучно здесь дьявольски. По-видимому, начинает сказываться переутомление. Сижу я здесь 8 месяцев. Все время работаешь. А отдыха никакого. А перед этим тоже. Непрерывная работа сплошь без перерыва 1922–1923 годы».
Прошел апрель. Настал май, а с ним и оживление в политической жизни Пекина. Лев Михайлович не оставляет своего намерения побывать у Сунь Ятсена. Он еще не знает, что побывать в Кантоне ему никогда не придется, а свидание с Сунь Ятсеном состоится лишь позже в Пекине.
В начале мая 1924 года китайская сторона проявила интерес к возобновлению советско-китайских переговоров. Естественно, Лев Михайлович всецело поддержал это стремление, хотя оно и противоречило его личным планам, поскольку вызывало задержку намечавшейся поездки в Кантон.
Официальные переговоры между СССР и Китаем возобновились 21 мая 1924 года. Л. М. Карахан согласился, по просьбе китайского правительства, вести эти переговоры в конфиденциальном порядке. Поскольку большинство документов было согласовано еще в марте, то переговоры закончились буквально через несколько дней.
