Тайная история Украины–Руси - Бузина Олесь (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Во дворец польщенный литератор сходил и причитающиеся ему за труды 200 рублей получил. А императора Александра II тот же Шевченко в припадке благодарности вообще назвал однажды «добрым царем». Царь действительно был добряком. Он не только отпустил из армии Тараса, но и одним махом дал волю всем крепостным крестьянам, чем навсегда заслужил в истории прозвище Освободитель.
Еще один знакомый Шевченко – Иван Тургенев вспоминал, как однажды Тарас дошел до идеи смешанного русско-украинского эсперанто: «Во время своего пребывания в Петербурге он додумался до того, что не шутя стал носиться с мыслью создать нечто новое, небывалое, ему одному возможное, а именно: поэму на таком языке, который был бы одинаково понятен русскому и малороссу; он даже принялся за эту поэму и читал мне ее начало. Нечего говорить, что попытка Шевченко не удалась, и именно эти стихи его вышли самые слабые и вялые из всех написанных им, – бесцветное подражание Пушкину».
По-видимому, русского имперского духа в этом литературном опыте все-таки было больше, чем запаха «садка вишневого», раз Тургеневу вспомнился именно Пушкин.
Но Тарас в минуты просветления и сам понимал несовершенство этих поэтических опытов. «Жаль, что я плохо владею русским стихом, – записывает он в дневнике 19 июля 1857 года о поэме «Сатрап и Дервиш», которую, по его словам, «нужно непременно написать по-русски». Идея так и осталась незавершенной. Пушкинские ямбы упорно не давались Кобзарю, и тогда, словно в отместку, он отыгрывался наивными антимоскальскими выходками в украинских стихах:
Но как бы то ни было, тот же Тургенев отметил «чисто русский» без акцента выговор Шевченко и то, как «немало изумлялись и даже несколько огорчались его соотчичи», узнав, что свой дневник Тарас вел тоже по-русски.
Факт, согласитесь, для ограниченного националистического сознания действительно прискорбный. Ведь получается, что в интимнейшие, далекие от полицейского присмотра минуты уединения «батько нации» общался сам с собой не на «мові» родной Кирилловки, а на языке императорской казармы и канцелярии. Попробуйте-ка бороться с русификацией, если сам Великий Кобзарь так основательно обрусел!
Не я первый заметил, что в Шевченко жили два человека. Один – петербургский художник во фраке и с любимой сигарой в зубах, занимавший в служебной иерархии не последнее место академика, что автоматически приравнивало его к чину титулярного советника. Второй – весь из страхов и комплексов – загнанный в подсознание бывший крепостной, волею судьбы выдернутый из крестьянского мирка и навек травмированный чудесным вознесением в касту имперских жрецов искусства.
Американский литературовед украинского происхождения Джордж Грабович, которому самому хорошо знакомо подобное противоречие, назвал в книге «Поэт как мифотворец» первую половину личности Шевченко «приспособленной», а вторую – «неприспособленной».
Раздвоенность не способствует здоровью. Но следует отдать Тарасу должное. Он всеми силами пытался ее преодолеть. Вершиной этого проекта восстановления душевного покоя стал цикл русскоязычных повестей, явившихся, как по волшебству, в тот самый момент, когда солдатская служба Шевченко приблизилась к концу. Впереди вновь открылась пленительная перспектива – Петербург, вольная жизнь, слава. Молодость возвращалась. В потаенных снах гуляли образованные барышни, интересующиеся знаменитым литератором. Сдвинув на ухо бескозырку, рядовой 1-го Оренбургского линейного батальона взялся за перо. Втайне от всех он решил двинуться той же тропой, по которой прошел до него Гоголь и многие другие куда менее известные украинские литераторы, – от местного патриотизма к великодержавному размаху.
Как утверждают литературоведы, Тарас чуть не одним махом настрочил около двадцати повестей. Уцелело девять. При жизни не была опубликована ни одна! Полный благонамеренных начинаний проект канул в бездну. И поспособствовали этому «доброжелатели» из земляков.
Пантелеймон Кулиш мог быть честным и справедливым критиком Тараса. А мог – и завистливым бесом. Разведав, что Шевченко намеревается к славе украинского поэта добавить популярность русского прозаика, «заядлый друг» набросился на него чуть ли не с бранью: «Не хапайся, братику, друкувати московських повістей. Ні грошей, ні слави за них не добудеш. Адже ж і Данте і Петрарка думали, що прославляться латинськими своїми книгами. Отак тебе морочить ця москальщина. Цур їй! Лучче нічого не роби, так собі сиди да читай, а ми тебе хлібом прогодуємо, аби твоє здоров'є!»
Другими словами, Кулиш предлагал отступного. Ешь, пей на наши подачки – только не пиши. Мы сами напишем. Гораздо лучше. Причем по-русски. Давая ценные советы и регулярно сообщая о том, как земляки собирают на пропитание Тараса «гроші», хоть и боятся, чтобы он их «не проциндрив», хитрый Панько словно забыл, что сам только что выпустил в московском журнале «Русская Беседа» роман «Черная Рада». И не на украинском, а на самом что ни на есть великорусском наречии!
Кулиш всегда страшно завидовал Шевченко. И в молодости, когда еще не опубликовал ни строчки, а у Шевченко уже были «Кобзарь» и «Гайдамаки», и после смерти Тараса, когда последний стал культовой фигурой для украинцев.
Призрак Тараса-конкурента так беспокоил Кулиша, что через неделю 1 февраля 1858 года, собираясь в путешествие по Европе, он вновь вернулся к своим инструкциям: «Про московські повісті скажу, що зневажиш ти їми себе перед світом, да й більш нічого. Щоб писати тобі по-московськи, треба жити між московськими писателями і багато дечого набратися… Прощай же, мій голубе сизий! Пиши до мене коли хоч і просто за границю – отак: Веlgе, Вruxelles, роstе restantе. А Мonsieur Коulichе» (Бельгия, Брюссель, почтовая станция. Монсир Кулиш).
Оценка, которую повестям Шевченко дал Кулиш, более чем предвзята. Они, безусловно, куда читабельнее, чем «Черная Рада» того же Кулиша, представляющая собой неуклюжую «украинизацию» сюжетных схем Вальтера Скотта.
Кулиш недаром распереживался. Ведь его собственный европейский вояж стал возможен в том числе и благодаря средствам спонсоров, пожертвовавших на «Черную Раду» около 2000 рублей серебром. Появление на рынке прозы плодовитого, как на зло, Тараса могло сделать в будущем невозможным любые заграничные променады «монсира».
Тем более что Шевченко пробивался в ту же «Русскую Беседу» – известный орган славянофилов. Редактором его был еще один земляк – историк Михаил Максимович. Тарас передал туда для публикации свою лучшую повесть – ту самую «Прогулку с удовольствием и не без морали», с которой мы начали свой рассказ. Всех подробностей закулисных игр украинских доброжелателей мы не знаем. Зато известен финал. Старый приятель Тараса Максимович долго держал рукопись, внимательно изучал ее, а потом все-таки отказал.
Но сообщить об этом лично Максимович в силу своей малороссийской застенчивости так и не решился. Неприятное известие передал Шевченко другой известный славянофил Сергей Аксаков: «Конечно, всего было бы ближе самому Максимовичу написать к Вам, но он заторопился на свою Михайлову гору и поручил мне уведомить Вас, что повесть Ваша в настоящем ее виде не может быть напечатана в «Русской Беседе». Я обещал Вам откровенно сказать свое мнение об этом Вашем произведении. Исполняю мое обещание: я не советую Вам печатать эту повесть. Она несравненно ниже Вашего огромного стихотворного таланта, особенно вторая половина. Вы лирик, элегист; Ваш юмор невесел, а шутки не всегда забавны, а это часто бывает невыгодно».
Между тем и Максимович, и Аксаков не правы. «Прогулка с удовольствием» – не только самая забавная из прозаических вещей Шевченко. Это вообще одно из лучших произведений, написанных в «России» середины XIX века. Читать его куда интереснее, чем многие опусы Тургенева – ту же «Му-му». Выдержанная в традициях «натуральной школы» повесть содержит подробное описание крепостного гарема.
