Борьба за Дарданеллы - Мурхед Алан (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Самсон предпочитал взлетать при первом утреннем свете, и, покачав крыльями в знак приветствия британским солдатам окопах, он летел над полуостровом в поисках костров, на которых турки готовили пищу. Затем он вновь вылетал на закате, чтобы обстрелять караваны верблюдов и воловьи упряжки, когда они направлялись на фронт со своей поклажей.
И британские, и французские летчики помогали союзным субмаринам, совершавшим проходы через Нэрроуз, летая над ними и отвлекая внимание турецких артиллеристов. Часто они присоединялись к Нэсмиту, Бойлю и другим в атаках на линии снабжения на перешейке Галлиполи. Однажды британскому пилоту удалось торпедировать с воздуха турецкий корабль. Часто происходили трагедии. Гидросамолет с неисправным двигателем сел на воду в проливе, и потом, когда вода кипела от вражеских пуль, поскакал по морю, как раненая птица, пока не смог укрыться в безопасности в скалах.
Это были захватывающие зрелища для солдат в окопах, а летчики привнесли ощущение свободы жизни в мир, где все было приковано к земле и не двигалось.
Как и в АНЗАК, у солдат на мысе Хеллес не было личной ненависти к туркам, наоборот, они в немалой степени им симпатизировали, когда после одной из катастрофических для самих себя атак турки запросили перемирия для захоронения своих погибших. По совету Хантер-Вестона Гамильтон отказал в этой просьбе, поскольку считалось, что турецкие командиры хотят возобновить атаки и им трудно заставить своих солдат идти в атаку по земле, усеянной трупами.
«Немного ненависти — вот чего не хватает здесь нашим солдатам, — писал один из британских полковников. — Они склонны видеть в турке какого-то очень плохого старого комика... заметно сочувствие к отдельно взятой личности и абсолютная кровожадность против их массы». Было в порядке вещей предлагать только что взятым в плен свои фляжки с водой и пачки сигарет.
После июня было замечено, что в армии происходят психологические перемены. Когда бы ни возникала перспектива нового сражения, заболеваемость падала и, может быть, солдаты не так рвались в бой, как этого хотелось бы их командирам, но, по крайней мере, они не желали уступать своего места другим. Это было упрямство человека, которому хоть и предстоит сделать неприятную работу, но он намерен ее закончить. Они каждый раз надеялись, что этот бой будет последним. А потом, когда атака заканчивалась и все надежды кончались ничем, происходила реакция. Все больше и больше солдат объявляли себя больными. Дисциплина падала, и в окопах распространялась атмосфера уныния и раздражения. Было невыносимо рисковать впустую, сидеть под постоянным обстрелом в ожидании, не имея планов и надежд.
После боев в середине июля такое отношение к кампании стало заметным, как никогда раньше. В каждом полку выросло число солдат, обращавшихся к врачам, и, хотя их чуть ли не пачками отправляли на Имброс, чтобы они могли хоть несколько дней пожить без артиллерийского обстрела, чувство уныния, бесцельности и потерь не проходило. Были случаи, когда солдаты выставляли руки поверх бруствера, чтобы быть списанными по причине незначительных ран, но это происходило крайне редко. Почти все больные страдали от дизентерии, а без стимула к действию солдаты действительно не могли найти в себе силы сопротивляться этой болезни. Многие были настолько больны, что впоследствии уже не возвращались на фронт.
Ситуация ненамного отличалась от той, в которой оказалась британская армия в Западной пустыне в Египте летом 1942 года во Вторую мировую войну. Солдаты были измотаны и удручены. Все шло наперекосяк: они атаковали, но всегда дело кончалось тупиком, изнурительными усилиями по доставке на фронт еще большего количества боеприпасов, чтобы они снова смогли повторить те же бесполезные усилия. Многие солдаты стали открыто заявлять, что вся экспедиция — грубая ошибка, что политики и генералы дома пытались победить дешевой ценой, а теперь, когда экспедиция провалилась, бросили ее на произвол судьбы. В этом состояла суть их обид: их забросили и о них забыли. Армии во Франции были в фаворе, а Галлиполи вообще не на что рассчитывать. Правда, подкрепления прибывали, но слишком поздно и в недостаточном количестве. А потери были слишком велики.
Все это были поверхностные признаки, но существовали и подводные течения, работавшие в обратном направлении. Чувство экспедиции все еще жило, и, может быть, было сильнее, чем когда-либо ощущение того, что каждый солдат в Галлиполи предан общей идее, что он является частью предприятия, которое отличает его от любого другого солдата. Ни одно из крупных недовольств не было направлено против своих командиров. Возможно, иногда доставалось Гамильтону, но он представлял собой туманную, отдаленную личность, которую мало кто из них видел вообще, несмотря на то что он постоянно бывал в окопах. И в любом случае он также считался жертвой «политиков». Другие, командиры корпусов и дивизий, были слишком близко к солдатам, чтобы вызывать их критику. Они делили те же опасности и почти одинаковые трудности с рядовым составом, и это было чем-то новым для армий Первой мировой войны, когда ни один офицер не обходился без ординарца и когда было четкое деление, классовое деление между джентльменом в офицерском чине и рядовым солдатом-рабочим. В АНЗАК Бёдвуд сделал правилом находиться на передовой линии, и солдаты видели его каждый день. Он был такой целью для снайпера и шрапнели, как и они сами. В июне генералу Гуро раздробило руку шрапнелью, а один из командиров дивизий был убит. Хантер-Вестон, изможденный постоянной работой и неоплаченным оптимизмом, заболел распространившейся дизентерией и был отправлен домой. А среди бригадиров и полковников потерь было куда больше.
Все это очень сближало офицеров и солдат, и, как бы они ни критиковали тыловиков, персонал госпиталей и транспортников-снабженцев, редко можно было услышать, что какому-то командиру на фронте не хватало знаний и воображения — он просто получал приказы и делал то, что требовалось для их выполнения. Он был одним из них. Люди понимали, что решение проблемы лежит не здесь, а в другом месте, что существует какая-то неуловимая вещь, этот волшебный рецепт к успеху, который постоянно ускользает от них. И все-таки солдаты считали, что есть какой-то выход из тупика, чтобы оправдаться, доказать, что экспедиция не потеряла смысла. И поэтому под спудом всей горечи и усталости солдаты отчаянно хотели атаковать вновь и вновь при условии, что им предоставят даже чуть мерцающий шанс на успех. Точно так же солдаты пустыни в 1942 году нуждались в сражении при Аламейне.
В то же время в течение этих жарких месяцев турки были в ненамного лучшем положении, чем союзники. Официальные данные о потерях, опубликованные после кампании, говорят о том, что по болезни было эвакуировано 85 000 человек, из них умерло 21 000. Турецкие солдаты, если мерить западными стандартами, были в бедственном положении. Как заявлял Лиман фон Сандерс, их форма была настолько изношена, что джутовые мешки, в которых доставлялся песок в траншеи, постоянно исчезали. Солдаты использовали их для латания брюк. Нет сомнения, турецкие крестьяне способны легче переносить жару и грязь, чем европейцы, а их простой овощной рацион — рис, хлеб и растительное масло — для них был лучше, чем мясные консервы. Но им не делали прививок против тифа и других болезней, как солдатам союзников, а их окопы и туалеты были в гигиенически менее чистом состоянии. В июле турецкие генералы сочли необходимым отправлять в отпуск в свои деревни все возрастающее число солдат, и часто случалось, что, как только солдат покидал фронт, он находил способы не возвращаться.
А тем временем операции британских подводных лодок привели к нехватке боеприпасов, которая была почти такой же острой, как и у союзников. «К счастью для нас, — писал Лиман, — британские атаки длились не более одного дня и прерывались на несколько дней. Иначе было бы невозможно восполнить наши запасы снарядов». Также он рассуждает о «зависти и отсутствии сотрудничества среди турецких генералов» и некоторых изменениях в высшем командовании, которые пришлось тогда произвести из-за тяжелых потерь.
