Тайны Московской Патриархии - Богданов Андрей Петрович (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗

Даже во второй грамоте, указывая молебствовать в честь победы царских войск на реке Восме, Гермоген рисовал ситуацию в мрачных красках. «Грех ради наших и всего православного христианства, – писал он, – от востающих на церкви Божий и на христианскую нашу истинную веру врагов и крестопреступников межусобная брань не прекращается. Бояр, дворян, детей боярских и всяких служилых людей беспрестанно побивают и отцев, матерей, жен и детей их всяким злым поруганием бесчестят. И православных христиан кровь… как вода проливается. И смертное посечение православным христианам многое содевается, и вотчины и поместья разоряются, и земля от воров чинится пуста» [68].

Вопреки ожиданиям на сей раз дворянское войско билось стойко, Тула была осаждена и сдалась на условии помилования восставших. Шуйский, разумеется, нарушил слово: «царевич Петр» (Илья Муромец) был повешен в Москве, Болотников сослан в Каргополь и убит исподтишка. Самопожертвование вождей восстания, добровольно явившихся в царский стан, оказалось напрасным: в октябре 1607 года реки вновь были переполнены трупами утопленных повстанцев.

Живший всю Смуту в Москве архиепископ Арсений Елассонский описывает всеобщее негодование подлой клятвопреступностью царя, особенно отвратительной на фоне благородства Муромца и Болотникова, «достойнейшего мужа и сведущего в военном деле». Его поддерживают и многие другие современники, несмотря на социальные барьеры, представляющие Болотникова рыцарем, а царя – злодеем [69].

2. Против Второго Лжедмитрия

Незамедлительно сбылась старая истина, что клятвопреступлением не совершить доброго дела. На место самозваного «царевича Петра» явился добрый десяток разнообразных «царевичей», восставшие города и крепости утвердились в решимости сражаться до конца, множество недовольных устремилось к Лжедмитрию II, который еще в июле провозгласил себя царем в Стародубе-Северском. Между тем Шуйский распустил армию и преспокойно вернулся в Москву, как будто гражданская война была окончена!

Гневу Гермогена не было предела. Легко представить себе, сколь патриарх был «прикрут в словесах», понося «советников лукавых», которые «царя уласкали в царствующий град в упокоение возвратиться, когда грады все украинные в неумиримой брани шли на него» и «еще крови не унялось пролитие» [70]. Однако Шуйский презрел негодование Гермогена и вместо скорейшего завершения войны удумал на старости лет жениться на молодой княжне Марье Петровне Буйносовой. Новый летописец мягко отмечает, что «патриарх его молил от сочетания браком»; неуслышанный, Гермоген надолго замолчал.

Пока Шуйский тешился (насколько это было для него возможно) с молодой женой, война охватывала все новые и новые области России. Войска Лжедмитрия II, в которые влилось немало польско-литовской шляхты, увеличивая силы за счет всех недовольных, с боями пробивались к Москве и 1 июня 1608 года утвердились близ самой столицы, в Тушине.

Скорбя за страну, Гермоген преодолел обиду и обратился к Шуйскому с трогательной речью, умоляя его, возложив надежду на Бога, призвав в помощь Богородицу и московских угодников, немедля самому повести армию на врага. Трусливый царь предпочел отсиживаться в Кремле, держа армию для обороны своей особы, пока храбрые воеводы бились с врагом без подкрепления, а орды разнообразных хищников терзали беззащитную Россию.

В довершение бедствий Шуйский решил обратиться за помощью к шведам, суля им Карелию, деньги, права на Ливонию и вечный союз против Польши. Тем самым с трудом заключенное перемирие с польским королем, злейшим врагом короля шведского, было расторгнуто. Шведы вошли в Россию с севера, выделив, правда, отряд в помощь Скопину-Шуйскому, отвоевывавшему у сторонников Лжедмитрия недавно занятые ими северные города; поляки готовили войска к вторжению с запада.

Разумеется, польский король Сигизмунд III и Речь Посполитая взяли назад свое обещание отозвать всех поляков из лагеря Лжедмитрия II и не дозволять Марине Мнишек называться московской государыней. Тушино переполнялось поляками и литовцами, смешивавшимися с русским дворянством и боярством, казаками и разнообразными «гулящими людьми». «Царица Марина Юрьевна» признала своего «мужа» в новом самозванце и готовилась родить ему сына. Московская знать, имевшая в Тушинском лагере родню, ездила туда на пиры, пока верные царю воины сражались, а страна обливалась кровью.

Государство рушилось на глазах Гермогена, духовенство бесстыдно служило самозванцу, дворянство воевало за него, горожане снабжали деньгами, селяне – припасами. В довершение бедствий взбунтовались московские воины во главе с Григорием Сунбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным. На масленице в субботу 17 февраля 1609 года толпа ворвалась во дворец, требуя от бояр «переменить» царя Василия.

«Бояре им отказали и побежали из Кремля по своим дворам». Тогда дворяне нашли в соборе Гермогена и вывели на Лобное место, крича, что царь «убивает и топит братьев наших дворян, и детей боярских, и жен и детей их втайне, и таких побитых с две тысячи!».

– Как это могло бы от нас утаиться? – удивился патриарх. – Когда и кого именно погубили таким образом?

– И теперь повели многих наших братьев топить, потому мы и восстали! – кричали дворяне.

– Кого именно повели топить? – спросил Гермоген.

– Послали мы их ворочать – ужо сами их увидите!

– Князя Шуйского, – начали тем временем бунтовщики читать свою грамоту, – одной Москвой выбрали на царство, а иные города того не ведают. И князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, из-за него кровь льется и земля не умирится. Надо нам выбрать на его место иного царя!

– Дотоле, – ответствовал патриарх, – Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам. А государь царь и великий князь Василий Иванович избран и поставлен Богом и всем духовенством, московскими боярами и вами, дворянами, и всякими всех чинов всеми православными христианами. Да и из всех городов на его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему, государю, целовала всю земля…

А вы, – продолжал Гермоген, – забыв крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свесть. А мир того не хочет, да и не ведает, и мы с вами в тот совет не пристанем же! И то вы восстаете на Бога, и противитесь всему народу христианскому, и хотите веру христианскую обесчестить, и царству и людям хотите сделать трудность великую!… И тот ваш совет – вражда на Бога и царству погибель…

А что вы говорите, – распалялся патриарх, – что из-за государя кровь льется и земля не умирится – и то делается волей Божией. Своими живоносными устами рек Господь: «Восстанет язык на язык и царство на царство, и будут глады, и пагубы, и трусы», – все то в наше время исполнил Бог… Ныне иноземцев нашествие, и междоусобные брани, и кровопролитие Божиею волей совершается, а не царя нашего хотением!»

Словом, Гермоген стоял за царя, «как крепкий алмаз», пока его не отпустили в свои палаты. Мятежники послали за боярами – никто не приехал, «пошли шумом на царя Василия» – но тот успел приготовиться к отпору и трем сотням дворян, как старым, так и молодым, пришлось бежать. Они укрылись в Тушине [71].

Уязвленный в самое сердце, Гермоген послал им вслед грамоту, буквально написанную кровью. Обращаясь ко всем чинам Российского государства, ко всем «прежде бывшим господам и братьям», от духовенства и бояр до казаков и крестьян, патриарх сетует о погибели «бывших православных христиан всякого чина, и возраста, и сана».

В волнении Гермоген поминает даже «иноязычных» поляков, которым «поработились» ушедшие к самозванцу, отступив от боговенчанного самодержца, то есть от света – к тьме, от Бога – к Сатане, от правды – ко лжи, от Церкви – неведомо куда. Но это упоминание вырвалось в сердцах.