Тайный советник вождя - Успенский Владимир Дмитриевич (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Первую статью в «Правде» но вопросам языковедения Сталин начал фразой: "Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение…" Не только имел отношение, но и разбирался — и в марксизме, и в языках. Грузинский, естественно, знал в совершенстве. Мог объясниться с армянином, с азербайджанцем. Учил когда-то греческий и латынь — основу многих европейских языков. Пытался с помощью жены овладеть английским, но почти безрезультатно: не нравилось, да и времени было мало — бросил. В Потсдаме, наслушавшись на Конференции англо-американского говора, сказал своим: "Орут, как мартовские коты на крыше"… Чуждое звучание.
Уважительней относился Иосиф Виссарионович к немецкому языку, даже передачи германского радио ловил, кое-что понимая, если диктор говорил медленно, чисто, «по-берлински», без тех акцентов, которые характерны для баварцев или, к примеру, для саксонцев. Ценил иврит за его почти латинскую четкость и краткость, хотя, конечно, никогда им не пользовался. Особенно же любил и глубоко чувствовал язык русский, ставший для него более родным, чем наречия Кавказа. Когда критики-космополиты подняли шум о неуместности использования в литературе таких обычных для нас, но кое-кому непонятных слов, как «заиндевелый» или «закуржавевший», издеваясь над ними, над «сермяжными», Сталин выразил свое недоумение. А я объяснил:
— Этим критиканам наши выражения если даже и доступны, то слух режут. В национализме готовы обвинить за такие слова. Им бы с заграничных столов огрызки.
— Я ведь тоже по рождению не русский.
— У вас народная академия. Высшая школа плюс отношение…
В свое время огласку получил такой факт. Читая «Правду», Иосиф Виссарионович обратил внимание на стихотворение Александра Межирова. Само произведение особых эмоций не вызвало, бросилась в глаза лишь концовка: "Комментарий не надо, это ясно и так". Возмутился! Безграмотность, и где: в центральной партийной газете, задающей тон всей нашей печати! Позвонил главному редактору «Правды» Поспелову. "Что за выражение — комментарий не надо? У вас что, настоящих корректоров нет? Может, мне пойти к вам в газету корректором?!"
Поспелову дан был хороший урок. Да и поэту тоже, тем более что стихотворение немедленно изъяли из подготовленного к изданию сборника.
О необходимости навести порядок в лингвистике, поднять уровень грамотности, повысить роль и престиж русского языка, ставшего важнейшим средством межнационального общения и сближения не только внутри страны, но и с зарубежьем — об этом я впервые услышал от Иосифа Виссарионовича 13 мая 1947 года, и вот при каких обстоятельствах. В конце того солнечного и очень жаркого дня Сталин, Жданов и Молотов приняли группу писателей и побеседовали с ними. Были: Фадеев, Горбатов, Симонов и другие товарищи. Иосиф Виссарионович, как всегда, к встрече готовился тщательно, прочитал последние произведения не только названных литераторов, но и Твардовского, Эренбурга, Тихонова, Павленко — двух последних он знал с двадцатых годов, когда они работали в Тифлисе в газете "Заря Востока", и с тех пор следил за их творчеством, как, впрочем, и Лаврентий Павлович Берия. В Грузии их считали «своими».
Я на той встрече не присутствовал, но со слов Сталина знал: разговор шел главным образом о материальном положении писателей — гонорары не обеспечивали им возможность спокойно работать над новыми произведениями. Обсуждалось, как и насколько повысить оплату и тиражи изданий. Сталин обратил внимание собравшихся на то, что у многих литераторов, особенно у молодых, пришедших с фронта, даже у очень одаренных, есть сложности с грамотностью, с общей культурой — война помешала получить образование. Надо помочь им наверстать упущенное.
Поздно вечером, делясь со мной впечатлениями от встречи, Иосиф Виссарионович как раз и упомянул о лингвистике, о значении языковедения. И надолго умолк, задумавшись. А продолжение разговора состоялось не скоро, года через полтора, на несколько другой основе. Это случилось в самый разгар идеологической битвы, когда стало ясно, что американцы и англичане используют любые средства, в том числе и навязывание своего языка, активно распространяя его по всему миру и справедливо считая: на каком языке люди говорят, на каком пишут и газеты читают, на том и думают и идеи воспринимают. Кто «продвинул» свой язык в ту или иную страну, тот и пользуется там влиянием.
Значит: распространение своего языка по всей земле — это одна из ступеней подъема к мировому господству. Вот янки и продвигали, и навязывали английский разными способами, повсюду и всем. В том числе и нам. А мы, как выяснилось, не очень-то были готовы противостоять. Хорошо хоть, что не в обычаях Сталина было обороняться: если на нас нападают, мы должны ответить — активнее и сильнее. Тем более что наш язык гораздо богаче, гибче, многообразней, красивей и выразительней консервативно-унылого английского, более пригоден для международного общения. Последнее подтверждается всей жизнью нашей многонациональной России. Более ста народов, обитающих в нашей стране, охотно, с пользой для себя, общаются на русском языке: не только потому, что он официально считается государственным, но и главным образом потому, что прост, общедоступен, пластичен и зело пригоден во всех сферах взаимоотношений — от любви до политики. Имея широкую славянскую основу, он впитал в себя элементы греко-латинского, тюркского, угро-финского и других языков, а посему легко усваивается разными народами, даже очень далекими один от другого: к примеру, индусами и испанцами, китайцами и албанцами.
Партийно-государственный деятель Сталин испытывал нарастающую неприязнь к английскому языку, как к орудию ползучей экспансии новых претендентов на мировое господство, а я был солидарен с Иосифом Виссарионовичем хотя бы уж потому, что английский язык, в отличие, скажем, от строгого и точного немецкого, от певуче-веселого итальянского, никогда не нравился мне и даже вызывал раздражение. Тяжел для изучения и произношения, со множеством идиом. Не ощущал я в нем красоты и поэтики. Без хороших рифм, без ритмики, что особенно заметно в песнях. Да у них и песен-то в нашем понимании нет, разве что мелодекламация под хаос музыкального сопровождения, лишенного внутреннего ритма, теплой задушевности, откровения — их заменяет надсадный визг, какое-то хрюканье-бряканье, стук там-тамов первобытных африканских племен. Недостатки языка заставляют англо-американских певцов выражать свои чувства, эмоции самыми примитивными механическими способами: они тужатся, как при запоре, даже боязно за них — прямая кишка выпадет. Они орут и хрипят, они гундосят, картавят, вопят — и все это на грани истерики. С соответствующими телодвижениями. Бывают, конечно, талантливые исключения в этой какофонии джунглей, но редко.
Худшие качества английского языка особенно заметны в его американском варианте, более прямолинейном, более жаргонном и грубом. Мой давний друг Стас Прокофьев, упоминавшийся в этой книге, погибший еще на той войне от немецкого снаряда-"чемодана", выделялся среди офицеров не только добрым характером, но и весьма широкой эрудицией, оригинальностью суждений. Увлекаясь топонимикой, он владел без малого двумя десятками языков. Анализировал их опять же в целях своей любимой топонимики, для определения происхождения тех или иных географических названий, для изучения истории тех или иных регионов. Американский вариант английского языка Стас охарактеризовал с не свойственной ему резкостью (поэтому и запомнилось), как "язык простуженных сифилитиков". Заселяли, мол, Новый Свет выходцы из сырого, промозглого Альбиона, к тому же отправляли осваивать далекую территорию прежде всего "отбросы общества": каторжников, бродяг, проституток, больных… Они сами рвались туда, подальше от властей, на свободу, рассчитывая на свою удачливость, на силу, на хитрость. В этом один из истоков американского прагматизма и эгоизма, жестокости в борьбе за личные интересы.
Слова Стаса Прокофьева, которые я вспомнил при Сталине, он признал если и близкими к истине, то для широкого использования непригодными. Частное мнение. И — нельзя оскорблять население целой страны. Тем более что и язык, которым пользуются американцы в нашем двадцатом веке, значительно изменился, улучшился и обогатился за счет понаехавших в США людей из других государств. И вообще: главное для нас не критика языка как такового, а борьба с его искусственным насаждением, с навязыванием его народам всего мира. Вопрос в том, как остановить эту агрессию, как самим усилить повсюду значение и притягательность русского языка. Но для этого надо самим разобраться, что к чему, поспорить с последователями академика Н. Я. Марра, чьи ошибки становятся чем дальше, тем заметней, и основательно поправить доморощенных космополитов, которые готовы пренебречь и Отечеством, и нашим родным языком.
