Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса - Фукс Эдуард (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
В результате в календаре рогоносцев не осталось такого дня, когда бы у них не вырастали рога.
Если свободная любовь противоречила интересам как мелкобуржуазной, так и крестьянской и пролетарской семьи, если в этих классах обоюдная неверность при всей своей нередкости была индивидуальным несчастным случаем и обыкновенно и ощущалась таковым, то иначе обстояло дело с браком в купечестве и в примыкавших к нему городских слоях, а также в придворной аристократии.
Как уже указано выше, увеличившаяся торговая прибыль освободила женщину от домашней работы. Женщина получила таким образом возможность заниматься и другими предметами, литературой, наукой, искусством. Так появился тип virago — женщины, живущей для науки и искусства, тип ученой женщины. Так как человек, освобождаясь экономически, стремится прежде всего к тому, чтобы понять себя и свои отношения к обществу, то естественно, что в первую голову подвергли критике, контролю и ревизии половые отношения, что стали охотно размышлять над любовью как самоцелью. Неизбежным последствием было то, что в этих классах возникли и распространились также более свободные половые отношения. «С юношеской отважностью опрокинуло революционное крупное бюргерство устои патриархальной семьи, единобрачие» (К. Каутский). Свободная любовь стала в этих классах возможностью, а потом и естественным явлением, так как не представляла уже опасности для семьи.
Так как эмансипация женщины в этих классах (она затронула сравнительно небольшие слои населения) покоилась исключительно на том, что женщина превратилась из необходимой участницы в производственном процессе «в ненужный, и притом эксплуатирующий, элемент», то новая половая свобода отражала в этих классах не столько общее освобождение и рост умственного и нравственного развития, а в гораздо большей степени принципиальную разнузданность.
Женщина прежде всего эмансипировалась от священнейших материнских обязанностей. Не потому она так поступила, что ставила культ науки и искусства выше материнства, а потому, что материнство и его обязанности плохо влияли на ее качества предмета роскоши, следовательно, исключительно в интересах неограниченной возможности наслаждения. «Другая женщина кормит ее ребенка, чтобы ее грудь и тело оставались чистыми и нежными».
Если нравственная разнузданность на этом полюсе общества, на его вершине, была неизбежным явлением, то не менее неизбежным явлением была она и на противоположном полюсе, у тех классов, которые находились в процессе разложения или преобразования, и у тех, которые были осуждены на гибель. Классы, потерявшие свое историческое право на существование и превратившиеся в простых социальных паразитов, а также классы, находящиеся в состоянии полного брожения, всегда предрасполагают своих членов к половой разнузданности, ибо процессы брожения и гниения обнаруживаются одинаковым образом. Мы уже выяснили в первой главе причины этого явления и потому отсылаем читателя к этой главе.
В процессе разложения и преобразования в конце Средних веков находились два класса: рыцарство и крестьянство.
Было уже указано, что рыцарский культ любви был процессом не только обновления, но и гниения. Он и вошел в жизнь прежде всего как процесс гниения. Разумеется, если смотреть на этот процесс под углом зрения вечности, то он представляется нам в очаровательной дымке поэзии. Художественные документы, созданные рыцарской любовью, так своеобразны, что во всей литературе трудно найти что-нибудь аналогичное. Наиболее характерными и важными произведениями являются столь основательно прославленные провансальские альбы [63], немецкие «Песни утра», в которых изображается прощание рыцаря со своей дамой, осчастливившей его своей любовью. Страж на башне — патрон обоих тайных любовников. Стоя на башне, он трубит в рог, приветствуя утро, и звуки его песни должны пробудить ото сна утомившихся влюбленных, чтобы осчастливленный любовник мог вовремя покинуть гостеприимное ложе дамы обманутого феодала и последний не накрыл обоих прелюбодеев in flagranti [64].
«Пора, пора, настало время. Так пел нам на заре страж. Все, кто влюблены, слушайте и запомните себе: то поют птички в роще. Соловей и другие птицы звонко поют и будят нас своим пением. Я вижу, как занимается день».
Даже тот, кто лишен поэтического чутья, согласится, что от этих песен веет благовонным утренним воздухом, весенней порой обдающим виски. И в самом деле, в них веет утренним воздухом только что родившейся в мир индивидуальной половой любви, высшего завоевания человеческой культуры.
Однако только это художественное зеркало отличается такой кристальной чистотой. Стоит только снять с этого явления поэтический покров и прозреть за ним действительность — и перед нами предстанет иная картина и мы увидим только гниение и больше ничего. Какой стереотипный факт скрывается за этой идеализацией? Брак беспрерывный обман — вот смысл этих песен. Обманывать мужа — высший закон любви. Правда, рыцарский брак, как брак всех господствующих классов, покоился исключительно на условности. Однако только открытое возмущение и мужественное освобождение от безнравственных оков может наполнить нашу душу восторгом и уважением. Однако такой поступок не приходит в голову ни одной тогдашней женщине. Месть природы выражается в коварном обмане, в систематическом желании сделать мужа отцом чужих детей.
Если во всех поэтических произведениях и говорится только о награде любви, но решающим все же является всегда конечный результат. В большинстве случаев этот конечный результат — незаконная беременность женщины, позволившей рыцарю служить ей. Большинство дам рыцарей не только разрешали это, но их высшим честолюбием было, если рыцарь носил их цвета. Объятия дамы — вот та награда, которой домогаются и которая обещается. Это высшая награда, которую можно предложить, так как примитивная культура эпохи видит в половом акте высшее наслаждение, которое может даровать жизнь.
Но если торжество обеих сторон и заключалось официально в том, чтобы обмануть мужа дамы и доставить друг другу тайные наслаждения любви, то самое это торжество будет полным только в том случае, если дама забеременеет от своего рыцаря. Оставить после себя такое доказательство любви составляло, без сомнения, гордость осчастливленного рыцаря и, вероятно, тайное желание многих дам. Таково было бы и логическое требование индивидуальной половой любви. Женщина хочет стать матерью от того мужчины, которому принадлежат ее симпатии. Во всяком случае, она часто считается с этими последствиями как с естественными. У нас есть данные, подтверждающие это, хотя и относящиеся к более позднему времени. Случается, что дамы жалуются на любовника, исполняющего «обязанности мужа». В этих жалобах обнаруживается, без сомнения, прежде всего нормальный чувственный аппетит. Женщина недовольна таким суживанием ее права на наслаждение, принадлежащего ей, когда она дарит мужчине свою любовь. Здесь сказывается, однако, и то, на что мы выше указали, — торжество над учреждением, против которого поднято возмущение, остается неполным, если любовь не приведет к последствиям. Если подобное настроение и было бессознательным, то это ничего не меняет. Итог рыцарского культа любви гласит: законный супруг очень часто не является в этих кругах истинным отцом своих детей, и этому обману, достижению этой цели в продолжение целых лет посвящается все остроумие дамы и ее рыцаря.
В художественных документах эпохи «миннединста» [65] дело никогда не заходит так далеко, и, однако, только здесь обнаруживается истинный характер явления — процесс гниения. Но и самый культ дамы очень далек от идеализма. Достаточно вспомнить об одном его параграфе, о котором у нас имеются многократно подтвержденные сведения. Рыцарь сражается в турнире за даму, ему совершенно неизвестную, позволяет восторжествовать ее цветам и получает за это награду любви, «миннезольд». Взяв ванну и утолив голод, он имеет право разделить ложе дамы, и на другое утро он отправляется дальше, как неоднократно описано у Вольфрама фон Эшенбаха.
