Ленинград действует. Книга 2 - Лукницкий Павел Николаевич (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
– Я сразу в партию поступаю!
– А родственники за границей имеются?
– Нет.
– А на территории белых…
– Не был.
– Ну, когда ты стал работать? Детей-то ведь наделал? Кормить их надо было?
– С тридцатого в колхозе, по тридцать первый…
– Кем?
– Колхозником.
– Так. Дальше?
– В армии, по тридцать седьмой год.
– Какая часть?
– Первая…
– Как – первая?
– Моя первая. Шестой стрелковый полк. Второй белорусской дивизии. Минск.
– Кем?
– Красноармейцем.
– Так. А потом что?
– Знаешь, летать легче, чем все это писать!
– Так не ты же пишешь, я за тебя пишу. Как за раненого.
– Я и есть раненый. Слушай же. С тридцать третьего – срочная служба по тридцать седьмой, второй батальон ВНОС, вот тебе и все. На должности помкомвзвода был. Потом демобилизовался.
– Работал или бегал?
– В домоуправления по тридцать девятый, инспектор жилуправления. Город Красногвардейск. Потом по сорок первый там же, райпищепром.
– Значит, конфетки там воровал?
– Не нужно было, – бери сколько хочешь.
– Кем?
– Завхозом… Все?
– Нет, не все еще…
Входит сержант:
– Товарищ лейтенант Горлов! Вас две девушки убедительно просят выйти.
– Ну?
Все смеются:
– Значит, хвост дудкой, понеслась!..
– Ну, последнее, о ранении?
– Ранен шестнадцатого января тысяча девятьсот сорок второго, в девять двадцать, при исполнении задания Пятьдесят четвертой армии.
– Наград не имеешь?
– Картофельную медаль запиши!
Горлов сует анкету в ящик стола и поспешно в красной своей майке выходит…
Борисовец встает, осторожно ступая на раненую ногу, ставит на подоконник патефон, выглянув в окно, зазывает в избу двух сидящих в палисаднике под пышной черемухой девушек. Они с ним здороваются почтительно: «Александр Семенович!» – и, войдя в комнату, обвешанную по стенам амуницией летчиков да портретами выехавших из деревни прежних владельцев избы – колхозников, чинно присаживаются на табуретки. Входит и Горлов, а за ним входит с третьей девушкой летчик Мацулевич, огромный верзила, добродушный, представительный, – он в своем сером комбинезоне, в коричневом шлеме, туго застегнутом под подбородком… Его лицо словно вырублено из хорошего дерева – массивно, крепко скроено, тяжеловато. А переносица – припухшая, со свежим рубцом.
Девушки только что, в этот самый белесый вечер, вернулись с поля, где они вместе с другими колхозницами запахивали воронки от бомб и снарядов, сыпавшихся вокруг этой деревни. Каждая из девушек посадила за эти дни овощей больше, чем сажала год назад, в мирное время, – ведь овощи нужны Ленинграду, а девушки хотят помочь ему не меньше, чем помогают ему летчики и бойцы Красной Армии, дерущиеся нынче вечером с врагом в лесах и болотах Приладожья.
Одна из девушек – в ситцевом платье, в серой жакетке, губы подкрашены, курносая, краснощекая, деревенски красива, у нее отличные зубы, хороший рот. Сидит, молчит, посмеивается какой-то разухабистой пластинке, пристукивая носком черной лакированной туфли.
– Эх, станцевал бы, Шура, с тобой я этот фокстрот! – подкрутив пружину патефона, весело говорит Борисовец и тянется к комоду, на котором стопочкой лежат книги: Маяковский, и «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна, и «Хаджи-Мурат» Толстого… Тянется, берет плоскую коробку цветных карандашей. – Ну, танцуй фокстрот с Мацулевичем, а от меня возьми хоть вот это!
– Не надо! – смеется Шура, но Борисовец уговаривает:
– Ну возьми, ну возьми, на память возьми, выбери, какой тебе нравится!
Шура выбирает карандаш, а голубоглазая тоненькая Аня – в красном джемпере, в простенькой ситцевой юбке – уже кружит по комнате с добродушным исполином, в прошлом – биохимиком, а ныне штурманом Николаем Мацулевичем, который кажется еще выше ростом под низким потолком избы. Через несколько минут Мацулевичу пора в очередной полет. Там будут бить зенитки врага, там «мессершмитты» будут рыскать по облакам, хищно высматривая, не появится ли над самым лесом внизу беззащитная учебная машина русских летчиков связи… Весело Мацулевичу, – девушка, танцующая с ним, в его руках как былинка, он со снисходительным добродушием посматривает на ее бархатные туфельки (она их принесла с собой в газетине): как бы не наступить огромным своим сапогом! Он неловок в танце. Он легок и поворотлив только «там» – в воздухе.
Впрочем, сегодня перед обедом Мацулевич очень ловко играл с этой Аней в волейбол, без сетки, – оба азартничали и, ничуть не жалея друг друга, старались выбить один у другого мяч, а руки у обоих сильны, и мяч летал как ядро…
И вот уже никто не танцует. Аня сидит на кровати в своем красном шерстяном джемпере, с расчесанными русыми волосами, хорошенькая. Две другие сидят чинно на стульях, вполголоса поют песенку. Чувствуется, что у летчиков отношения с этими девушками чисто товарищеские, простые, добрые.
Однако пора. И Мацулевич, и Горлов, и неведомо откуда появившийся летчик Репин выходят, им – на аэродром. Борисовец остается один с патефоном да еще со мною, сидящим в углу за столом и пишущим что-то неведомое для летчиков… Часа полтора Борисовцу ждать возвращения друзей, но, облокотясь на подоконник, он совсем не скучает, черемуха дышит пряными запахами, каждая веточка словно выгравирована на фоне белого неба.
Вот один за другим за веточками мелькнули и разошлись в разные стороны самолеты У-2, и рокот сразу затих, словно стертый с небес дымкой тумана, стелющегося над лесом.
Борисовец проводил их суровым взглядом. Он всегда такой – суховатый, строгий, несдобровать тому, кто насорит в комнате, кто бросит окурок на стол… Эх, полетал бы сейчас и он, да нельзя: расщепленная пяточная кость – не шутка, нога еще ноет, болит. Но, впрочем, пусть болит, проклятая, теперь уже ждать недолго, самое главное – удалось отбиться от врачей, которые настаивали на эвакуации в глубокий тыл. Загнали б туда, вот там пришлось бы поскучать, а здесь ничего, – хоть сам не летаешь, да все среди своих, наблюдаешь за их полетами, словно бы и участвуешь в них. А как же, улетели вот, сиди у окна, жди их, волнуйся, рассчитывай, где они в данное мгновенье, от какой опасности избавляются опытностью, бесстрашием, сообразительностью. Ничего, прилетят!.. Вот ведь и с ним самим было так…
Я не сомневаюсь, что, облокотившись на подоконник и глядя сквозь ветви черемухи в просторную белую ночь, Борисовец опять вспоминает тот свой последний полет в зимний день 16 января, о котором сегодня рассказал мне.
… Летели в немецкий тыл отсюда, из Шума, с заданием от Федюнинского: найти штаб нашей 311-й стрелковой дивизии – с нею не было связи, и надлежало передать им питательные батареи к радиостанции. Эта дивизия, под командованием решительного и смелого полковника Биякова, по приказу командующего армии 4 января 1942 года проникла в тыл врага, за железную дорогу Кириши – Мга, заняла там в районе деревни Драчево круговую позицию, стала громить немецкие резервы, нападать на опорные пункты, резать и портить коммуникации, партизанским способом уничтожать штабы и технику немцев…
Младший лейтенант Константин Андреевич Семенов вел машину, Борисовец был штурманом. Вылетели в 8. 45, погода была дымчатой, морозной, видимость то двести, то триста метров. Шли на Оломну, по этому курсу впервые, летели над лесом так низко, что едва не цеплялись за верхушки сосен. Сверху машину было трудно заметить. На воздушных высотах происходил бой: «ястребки» кидались в лобовые атаки на «мессершмиттов». Плохо пришлось бы маленькой У-2, если б какой-либо из этих «мессеров», удирая от «ястребка», заметил пробирающуюся почти между соснами учебную маленькую машину. Ну а внизу… внизу тоже шел бой, наши части наступали, штурмуя ту насыпь железной дороги у разъезда Жарок, в которой немцы понастроили свои дзоты и блиндажи. На высоте семьдесят метров прошли в километре левее разъезда Жарок. Тут бы должны были быть «ворота прорыва» – спокойная зона, но оказалось, что эти «ворота» закрыты немцами; каким только огнем ни обстреляли они самолет с насыпи железной дороги! Пулеметы, автоматы, даже пушки буравили лес в те секунды, когда У-2 (только б не зацепиться за елки!) пролетала. Вышли из полосы огня благополучно, Борисовец взял курс на высоту 31, 6, к пункту Сараи, перешли грунтовую дорогу, в четырех километрах от деревни Мягры нашли штаб дивизии, сделали вираж, обошли, сбросили специально упакованный груз, сделали второй вираж, чтоб убедиться: груз принят. И едва отошли к западу, попали под сильный пулеметный обстрел. Костя Семенов, ускользнув из зоны обстрела, не знал, что Борисовец ранен, что кровь хлещет из его ноги и дымится на стенках фюзеляжа… Ведь если б сказать летчику, он взволновался бы за своего товарища, он наддал бы газу, он заторопился бы, внимание его могло бы рассеяться, а нужно было еще раз пересечь линию фронта, найти подходящий проход меж деревьями, неожиданно напугать шумом мотора фашистов, теперь уже ожидающих самолет, и исчезнуть в то же мгновенье…
