Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович
При случайном отборе опытные почтовые работники обращали внимание на объем письма, почерк, адрес корреспондента и отправителя. Особый интерес вызывали письма, направленные в центры зарубежной революционной эмиграции (Женеву, Цюрих, Льеж, Париж, Прагу и т. п.), адресованные до востребования, надписанные так называемым «интеллигентным» почерком или на пишущей машинке. Существовало понятие «нюха», приобретаемого годами практики. Почтовые чиновники Киевской конторы показывали в 1917 году, что старший цензор К.Ф. Зиверт требовал доставлять ему письма, адресованные «их высокопревосходительствам» и «превосходительствам»[546].
Позволю себе привести большой отрывок из воспоминаний С. Майского (В.И. Кривоша) — настоящий гимн искусству отбора писем по адресу и почерку:
Письма «по подозрению» вынимали из почты, руководствуясь местом подачи или назначения письма (из Женевы, Парижа, Брюсселя, Лондона, или в эти и другие города, где находились штаб-квартиры левых организаций), или, главным образом, почерком адреса. У разборщиков писем с течением времени вырабатывался удивительный «нюх» определять содержание письма по его наружному виду или по почерку адреса. Дело в том, что каждый класс людей, каждая специальность, принадлежность к секте, к партии и пр. [очему] кладут известный отпечаток на почерк данного лица. Разница между мужским и женским, детским и взрослым, мужицким и интеллигентным почерками очевидна всякому, но кроме этого и аристократ пишет не тем почерком, что бюрократ; его почерк нервно крупный, остроконечный (в готическом стиле), тогда как почерк последнего круглый, уверенный и резкий; литераторы пишут бисерным и четким почерком; коммерсанты — каллиграфическим почерком; революционеры — неотделанным, почти ученическим почерком, а почерк анархистов отличается грубостью и несуразностью, напоминая почерк малограмотных людей тяжелого физического труда.
Среди разборщиков писем петроградского «Черного кабинета» были такие знатоки почерков, что зачастую они по одному адресу письма безошибочно определяли принадлежность его автора к шулерам, к фальшивомонетчикам, к каким‐либо антиморальным сектантам, педерастам и пр [очим]. Неспециалисту, конечно, никогда не уловить сходства между собою таких почерков, как, например, издателей-редакторов [А.С.] Суворина, [В.В.] Комарова и князя [В.П.] Мещерского или генералов [А.Н.] Куропаткина, [А.А.] Брусилова и [В.А.] Сухомлинова, или сановников [И.Л.] Горемыкина, [Б.В.] Штюрмера и [В.К.] Саблера и т. д., а на самом деле «профессиональное» сходство между этими почерками прямо бьет в глаза, несмотря на своеобразный отпечаток в каждом из них в зависимости от характера, наклонностей, их пороков и пр [очего]. Долголетние разборщики писем «черного кабинета» становились отличными графологами, определявшими по почерку весь духовный облик человека[547].
«Алфавит» означал список лиц, чья корреспонденция подлежала обязательному просмотру. Этот список составлялся в основном министром внутренних дел и Особым отделом Департамента полиции. По стране в разные годы он насчитывал от 300 до 1 тыс. фамилий и адресов. В него входили деятели революционных, либеральных, монархических партий, редакторы газет и общественные деятели, депутаты Государственной думы, члены Государственного совета, придворные и т. д. В провинциальных «черных кабинетах» указания по «алфавиту» получали от старшего цензора Санкт-Петербургского почтамта, руководившего всей службой перлюстрации[548]. В Санкт-Петербургском почтамте после привлечения почтовых чиновников к отбору писем списки с адресами лиц, попавших в «алфавит», имелись, например, у заведующего иностранным отделом А.В. Богуславского и его заместителей В.И. Мартынова и М. Трейблата. Любопытно, что в ходе обыска в ноябре 1929 года у Богуславского была изъята записная книжка, в которой имелся список лиц в алфавитном порядке, «на коих отбирались письма по заданиям цензуры»[549]. К сожалению, эта книжка, как и фотографии чинов цензуры и доверенных лиц почтамта, была уничтожена после завершения дела.
Конкретный характер составления «алфавита» можно проследить по переписке Департамента полиции МВД с руководством службы перлюстрации. С одной стороны, решение о включении в «алфавит» того или иного лица могло быть продиктовано его активной общественной или политической деятельностью. Например, 11 апреля 1882 года директор ДП В.К. Плеве распорядился установить «особое наблюдение за корреспонденцией личного состава» редакции журнала «Русская мысль». 10 декабря 1882 года было предложено сделать то же самое относительно переписки известного революционера-народника П.Г. Заичневского[550]. Директор ДП Н.Н. Сабуров 23 октября 1895 года передал А.Д. Фомину распоряжение министра внутренних дел И.Л. Горемыкина о контроле за перепиской И.С. Проханова, активного участника движения евангельских христиан, уехавшего в 1895 году в Англию. Уже 24 октября Фомин представил Сабурову два подлинных письма Проханова на имя жителей Петербурга Берникова и Вальдгрубе[551]. Иногда включение в «алфавит» было результатом просьбы того или иного ведомства. Например, директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий А.Н. Харузин 27 апреля 1911 года писал директору ДП Н.П. Зуеву, что по поручению П.А. Столыпина от 8 апреля в связи с интенсивной деятельностью римско-католического духовенства просит установить наблюдение за перепиской десяти нижеуказанных лиц, в том числе петербургского епископа Стефана Денисевича, архиепископа могилевского Викентия Ключинского, камергера Папского двора в Риме Адама Сапеги. Через два дня был подан дополнительный список на одиннадцать человек из римско-католического духовенства и близких к ним[552].
Вместе с тем решение о постоянном контроле переписки того или иного лица могло стать результатом случайной выборки. Например, 7 ноября 1883 года директору Санкт-Петербургского почтамта В.Ф. Шору, руководившему всей службой перлюстрации в империи в тот период, было доложено о перлюстрированном письме из Вильно без подписи в Лозанну (Швейцария) госпоже Клер. В нем сообщалось, что в Цюрих отправлены два письма Исидору Гесслеру, что арестованы поднадзорный Лазарь Рабинович и солдат-наборщик военной типографии по обвинению в организации типографии, и содержалась просьба прислать несколько экземпляров «Календаря» и номер 3 журнала «На Родине». В наложенной на письмо резолюции предлагалось организовать перлюстрацию корреспонденции по адресу Клер и Гесслера[553].
Представленная в это же время выписка из письма за подписью «Твой Иван» студенту медицинского факультета Киевского университета Алексею Тимофеевичу Ерофееву имела результатом указание: сообщить в 5‐е делопроизводство ДП для взятия Ерофеева под негласный надзор[554].
Крайне подозрительной показалась следующая выписка из письма А. Рудановского от 20 ноября 1883 года студенту Одесского университета Василию Григорьевичу Турчанинову: «Когда, наконец, поймут, что государство для народа, а не народ для государства. Когда поймут, что мы, отдельные лица, не подданные Государя, а Государь — слуга государства, высшее должностное лицо и только; что Он должен присягать в верности народу, или государству, но не мы Ему». 2 декабря было предложено собрать сведения о Рудановском и Турчанинове и «за ними… иметь наблюдение»[555].
Иногда основанием для последующего контроля корреспонденции становился запрос подозрительного лица в адресное бюро. В сентябре 1895 года в московский адресный стол обратился некий Цорн с просьбой сообщить ему адреса Инны Неофитовны Калининой и ее матери, Каролины Федоровны Калининой. ДП было известно, что во время пребывания за границей И.Н. Калинина поддерживала отношения с известными революционными эмигрантами В.К. Дебогорием-Мокриевичем и И.И. Добровольским. Поэтому директор ДП Н.Н. Сабуров просил А.Д. Фомина установить примерно на два месяца наблюдение за перепиской «как ее, так и матери ее… в особенности из‐за границы»[556].
