Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич (читаемые книги читать .txt) 📗
В чем отличие от советской картины мира? Прежде всего, в том, что Россия не переживала Реформации и русская культура освоила научную картину мира без слома присущего ей мироощущения (хотя это было очень непросто, как пишут русские философы начала XX века). А значит, в русскую культуру не проник тот глубокий пессимизм, который характерен для философов, предшественников фашизма (Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер). Модель мира Ньютона ужилась в русской культуре с крестьянским космическим чувством — они находились в сознании «на разных полках». Ни русских, ни другие народы СССР не надо было соблазнять холизмом и антимеханицизмом в виде идеологии. Поэтому советскому государству не было необходимости прибегать к анти-Просвещению и антинауке. Наоборот, наука была положена в основу государственной идеологии СССР. Большевики по тюрьмам изучали книгу В.И.Ленина о кризисе в физике — даже смешно представить себе фашистов в этой роли4.
Русская культура не теряла ощущения цикличности времени — оно шло и из крестьянской жизни, и из православия. Коммунизм отразил это в своем мессианском понимании истории, но это не было откатом от рационализма, а шло параллельно с ним. При этом «возвращение к истокам», цикл истории был направлен к совершенно иному идеалу, чем у фашистов: к преодолению отчуждения людей во всеобщем братстве людей (идеальной общине), а у них — к рабству античного Рима, к счастью расы избранных. Как ни старались антисоветские идеологи времен перестройки, они не могли отрицать того факта, что советское мироощущение было жизнерадостным. Мы верили в добро.
Это хорошо сформулировал в своей речи на I Всесоюзном съезде писателей СССР (1934) Н.И.Бухарин. Здесь его вполне уместно процитировать, ибо в важных отношениях его речь несла в себе зерна будущего «антисоветского марксизма», отрицание цивилизационного пути советского проекта. И даже при этом его общая оценка мироощущения, отраженного советской поэзией, была тогда очевидной и даже тривиальной. Она отражала то, что видели в то время виднейшие деятели мировой культуры. Н.И.Бухарин сказал:
«На фоне капиталистического маразма, гипертрофированной и нездоровой эротики, пессимистической разнузданности и цинизма или же вульгарных потуг поэтических «расистов» а Хорст Вессель, у нас выступает поэзия бодрая, глубоко жизнерадостная и оптимистическая… Здесь нет мистического тумана, поэзии слепых, ни трагического одиночества потерявшей себя личности, ни безысходной тоски индивидуализма, ни его беспредметного анархического бунтарства; здесь нет покоя сытых мещан, гладящих холеной рукой вещи и людей; здесь нет разнузданных страстей зоологического шовинизма, неистовых гимнов порабощения и од золотому тельцу».
Оптимизм, которым было проникнуто советское мировоззрение, сослужил нам и плохую службу, затруднив понимание причин и глубины того кризиса Запада, из которого вызрел фашизм. Л.Люкс пишет по этому поводу: «Коммунисты не поняли европейского пессимизма, они считали его явлением, присущим одной лишь буржуазии… Теоретики Коминтерна закрывали глаза на то, что европейский пролетариат был охвачен пессимизмом почти в такой же мере, как и все другие слои общества. Ошибочная оценка европейского пессимизма большевистской идеологией коренилась как в марксистской, так и в национально-русской традиции».
Итак, по первому пункту вывод такой: как показывает сравнение двух картин мира, советский строй и фашизм — два разных и несовместимых цивилизационных проекта.
Человек — народ — нация — раса. Нынешние демократы видят признаки фашизма во всех идеологиях, которые употребляют понятие народ — как некий организм, носитель общего сознания и духа множества поколений его «частиц»-личностей. Это, дескать, тоталитаризм. Демократы, если и применяют иногда (очень редко), как уступку традиции, слово «народ», то в совсем ином смысле — как гражданское общество, состоящее из свободных индивидов. Эти «атомы» есть первооснова, главное начало. Они соединяются весьма слабыми узами в классы и ассоциации для защиты своих интересов, связанных с собственностью.
И фашистское, и советское государство опирались на понятие народ (впрочем, фашисты чаще использовали термин «нация»). Но это понятие наполнялось разным смыслом.
В России не произошло рассыпания народа на «атомы» (индивиды). В разных вариациях общество всегда было целым, образованным из соборных личностей. Вот слова двух очень разных религиозных философов. С.Франк: «Индивид в подлинном и самом глубоком смысле слова производен от общества как целого. Существует недифференцированное единство сознания — единство, из которого черпается многообразие индивидуальных сознаний». Вл. Соловьев: «Каждое единичное лицо есть только средоточие бесконечного множества взаимоотношений с другим и другими, и отделять его от этих отношений — значит отнимать у него всякое действительное содержание жизни».
Русский коммунизм и советский строй, в основе мировоззрения которого лежал общинный крестьянский коммунизм, унаследовали эту антропологию, это представление о народе и обществе — удаляясь при этом от Маркса. Вошедшая в государственную советскую идеологию категория народ не вырабатывалась и не навязывалась, а была унаследована без всякой рефлексии, как нечто естественное. Большевики, а затем и советское обществоведение не выработали своей теоретической концепции народа (что очень дорого обошлось советскому обществу в конце 80-х годов и дорого обходится сегодня).
Фашизм, напротив, «наложил» на индивидуализированное общество догму общности как идеологию (что изуродовало многие черты атомизированного современного общества). Вот слова из программы Муссолини: «Нация не есть простая сумма живущих сегодня индивидов, а организм, который включает в себя бесконечный ряд поколений, в котором индивиды — мимолетные элементы». Это как будто переписано у наших евразийцев, только вместо личности (принципиально отличной от категории индивида), частицы нации представлены в фашизме атомами, мимолетными элементами.
И в советской идеологии, и у философов фашизма есть много высказываний против индивидуализма и свободной конкуренции, за солидарность и первенство общественных интересов. Но суть определяется ответом на вопрос «что есть человек?» Отсюда исходят разные смыслы похожих слов. В русском и в прусском социализме (идеями которого питался фашизм) речь идет о несовместимых вещах. Между ними — пропасть, которой, кстати, нет между либерализмом и фашизмом. Коммунизм — это квазирелигиозная идея соединения, даже братства народов. Фашизм — идея совершенно противоположная. В.Шубарт писал в своей книге: «Фашистский национализм есть принцип разделения народов. С каждым новым образующимся фашистским государством на политическом горизонте Европы появляется новое темное облако… Фашизм перенес разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций».
Примечательно интервью, которое дал последовательный антисоветский идеолог Ю.Афанасьев. Он сказал, что одно из главных противоречий XX века — это противоречие между коллективизмом и универсализмом, с одной стороны, и индивидуализмом, либерализмом — с другой. Ему говорят:
— Это любопытно… А, скажем, социальную философию фашизма вы к какой из этих сторон относите?
Ю.А.: Она, конечно, сугубо сингуляристская, абсолютно. Она делает ставку на индивидуум и замкнута на индивидуальное сознание. Причем индивидуальное сознание, которое приобретает гипертрофированный, как у Ницше, характер и воплощается уже в образе вождя.
Журналист удивляется:
— То есть фашизм — это гипертрофированный либерализм? Ю.А.: Абсолютно — да. Иными словами, социальный атомизм.
— Мы, кажется, далеко зашли… — пугается журналист.
Таким образом, по своей антропологии фашизм — извращенное западное гражданское общество, но в каком-то смысле это прототип гражданского общества будущего — общества «золотого миллиарда». Фашизм — «опытная установка» Запада в технологии «производства человека», то есть, принятого массовым сознанием представления о человеке. В фашизме, например, разрабатывалась первая государственная программа «Эвтаназия» — программа убийства больных. Для ее реализации в нацистской Германии были созданы особые организации — Имперское общество лечебных и подшефных заведений и Имперский общественный фонд попечительных заведений. Врачи из этих «обществ» предписывали больным смерть часто без всякого осмотра, заочно. Как было установлено в ходе Нюрнбергского процесса, только за один год по этой программе в Германии было умерщвлено 275 тыс. человек.
