Русские и русскость - Резниченко Семен (серия книг .txt) 📗
Эта диктатура держится на жёсткой вертикали соподчинённости внутри господствующей «общины» начальников, которая благодаря лучшей организации преобладает над всеми остальными, более аморфными. Вообще в России более организованная община побеждает менее организованные. Так, в 1917 году в результате двух переворотов власть перешла от восставших против ослабевшей верхушки иерархии дворян, чиновников и интеллигентов к организованным и авторитарным большевикам, у которых были жёсткие лидеры, подавлявшие любое недовольство. Об отношениях власти подчинения в среде русских будет сказано ниже.
Сугубо гипотетический приход к власти националистов был бы не созданием единой русской нации, а приходом к власти «общины националистов».
Так что русофобская идея о том, что русских вообще нет, имеет под собой определённый базис. Однако она не верна. Есть и другие народы с серьёзными внутренними этнографическими и (или) ментальными различиями, например китайцы или швейцарцы, в существовании которых никто не сомневается. В появлении этих народов, как и русского, большую роль сыграло долговременное политическое единство.
Практически экспериментальным доказательством существования русских является сохранение русской идентичности некоторыми группами старообрядцев, веками живших вдали от России (например, казаками-некрасовцами).
Можно согласиться со Светланой Лурье в том, что конфликт господствующей общины и всех остальных имел и функциональный характер. Для удержания господства «начальству» нужно было сильное государство, а жизнеспособные «низовые общины» могли поддержать начальство в трудную минуту.
Всё это отразилось и на специфике русского патриотизма. Русский патриот зачастую защищал не своё, а некое «общее достояние», хранителем которого является «правительственное начало». Достояние всей этнокультурной общности России — русские, а отнюдь не «своё», не реальный политический субъект, к которому он принадлежал. Защита «своего», конкретного политического субъекта нередко приводила к социальным конфликтам и смуте — революциям, крестьянским войнам и т. д. Поэтому в русском патриотизме акцент был смещён на самоотречение, самозабвение, отказ от себя и всего своего. Это был патриотизм государственнический, в отличие от этнического, который предполагает значительно больший акцент на защите себя и своих интересов. Хотя также не чужды самопожертвование и самоотречение. Этнический патриотизм у русских сознательно не слишком культивировался, государством и подавно, хотя и не был совершенно чужд русским. Его, например, проявляли партизаны, насмотревшиеся на гитлеровский «новый порядок».
Индивидуализм в сочетании с иррационализмом резко понизили в среде русских действие внеличностных социальных регуляторов, таких как законы и обычаи, религиозные установки. Регулятором выступает авторитет конкретных личностей и групп.
Этим-то русские отличаются и от «классических» европейцев, и от носителей восточной ментальности. Европейцы, рациональные индивидуалисты, большое значение придавали законодательным нормам и формально закреплённым договорным отношениям, а также стабильно существующим легитимным институтам — источникам права.
На Востоке большое значение придавалось обычаю, традиции, религиозной норме, мнению большинства.
В русской среде тоже очень важную роль играли и законы, и обычаи, и религиозные установления. Однако большую роль, чем на Востоке или на Западе, имел произвол отдельной личности или групп личностей.
Произвол не обязательно «негативный» или «позитивный», но порождающий изменчивость и нестабильность.
Отсюда — масштабные революционные сломы национальной жизни (петровские реформы, большевистская революция, распад СССР), недостаток традиционности в культуре, вольное отношение к соблюдению законов.
А также широко растиражированная склонность русских к крайностям: и негативные, и позитивные стремления русских в меньшей степени ограничивались рамками и правилами.
Есть ещё одна специфическая особенность, способствующая проявлению в русском обществе деспотизма и нестабильности: у нас не было и нет признанной иерархии социальных групп. У нас, грубо говоря, любая каста — высшая, по крайней мере, потенциально и в собственном восприятии, так же как и любой древнерусский город ощущал себя чем-то самозначимым и потенциальной столицей. Частичную верность этого тезиса с блеском доказала Москва.
Единственной легитимной высшей кастой всегда был правящий род, княжеский или царский. Его харизма потом отчасти перешла на генсеков и президентов. При этом не один из внутрирусских социальных псевдосубэтносов по-настоящему не признавал легитимность псевдосубэтноса — гегемона, если только он не был им сам. Отсюда и объявление номинальным гегемоном рабочих после Октябрьской революции, и гонор уголовников, и шаткость положения любой элиты, если она не объединена напрямую с высшей единодержавной властью, которая была необходима для закрепления иерархии псевдосубэтносов.
Русские — это европейцы, которым пришлось построить для себя псевдоазиатское государство, которое на деле является гегемонией одной из земель или заменяющей ее социальной группой (начальство), которая имеет свои собственные интересы и не сливается с другими землями (социальными группами). Такой была гегемония и Киева, и Москвы, и дворян, и коммунистов. Недаром историки утверждают, что становление московской военно-служилой системы началось ещё до возникновения Османской империи, считавшейся одним из «примеров для подражания».
Подобная гегемония появилась из славянского наступательно-оборонительного союза наподобие склавинов и антов, которые помогли объединить разрозненные усилия славиний для достижения серьёзных политических целей, хотя это и стеснило их свободу и мешало реализации ментальных установок.
Подобные союзы оказались слишком непрочными, и на их место пришли гегемонии в формате известных раннеславянских государств, превратившихся в европейскую государственность у чехов, и в более масштабную славинию у поляков, и в гегемонию под видом восточной деспотии у русских.
Но менталитет наступательно-оборонительного союза продолжал сохраняться и под оболочкой деспотии, взять постоянную грызню различных категорий русских и дружный внешний отпор супостату. Идеология союза оказалась для русских чрезвычайно важной. Однако она так и осталась идеологией союза разных славиний, а не монолитного этноса.
Государство (в своих восточно-деспотических проявлениях) во многом не соответствует русской ментальности. Отсюда — раздвоенность русского существования, внутреннее неприятие того, что самим кажется вроде нужным и полезным: огромная роль фасадов, потёмкинских деревень и «парадных», декларативных ценностей, за которыми скрывается нечто совершенно противоположное декларируемому. Вместе со склонностью к произволу, анархизму это привело к тому, что внутри имперского порядка всегда сидела его смерть.
Но в изменённом виде империя с азиатским фасадом возрождалась после петровских, большевистских и постбольшевистских потрясений. И причина тут чисто русская. Просто одних русских очень вдохновляет перспектива собственной свободы (анархизм) и неограниченной власти над другими (авторитаризм). Одна часть русских получала возможность быть действительно русскими за счёт другой, большей, которую использовали как инструмент и полноценно русскими быть не давали, то есть не давали возможности реализовывать свой менталитет.
Жизнь в мире личностей и отношений, а не в мире правил специфически влияет на отношение русских к нарушителям этих правил. Иногда к ним чрезмерно терпимы. Но нередко кто-то где-то (или во всей стране на определённый период) пытается «навести порядок», заменить благодушничание и чужой произвол «правилами», также являющимися плодом чьего-либо индивидуального или группового произвола. Тогда воцаряются относительно строгий порядок, соблюдение правил и «хождение по струнке», но только на определённое время. В случае уничтожения диктата личности или группы всё это может легко исчезнуть.
