Нашествие чужих: заговор против Империи - Шамбаров Валерий Евгеньевич (книги регистрация онлайн txt) 📗

Но и сельское хозяйство, пищевая промышленность ничуть не уступали. В нашей стране насчитывалось 21 млн. лошадей (всего в мире — 75 млн.). 60 % крестьянских хозяйств имели по 3 и более лошади. От продажи за рубеж одного лишь сливочного масла Россия получала столько же прибыли, сколько от продажи золота. Она прочно удерживала первое место в мире по производству и экспорту зерна, одно из ведущих мест по выпуску сахара. И вообще на мировом рынке продовольствия являлась абсолютным лидером. Половина продуктов, продававшихся в Европе, производилась в России. Достигнутые показатели экономического развития были отнюдь не предельными. Новые перспективы сулило строительство Транссибирской магистрали, начавшееся в 1891 г. Оно открывало широкий доступ к освоению неисчерпаемых природных богатств Сибири и Дальнего Востока, к дальнейшему их заселению, выводило Россию к незамерзающим тихоокеанским портам.

По темпам роста промышленной продукции и роста производительности труда Россия вышла на первое место в мире, опередив США — которые также переживали период бурного подъема. По объему производства наша страна занимала четвертое, а по доходам на душу населения пятое место в мире. Впрочем, вот эти цифры являются пропагандистской подтасовкой. Потому что в системы экономики западных держав были включены и их колонии (или, у США, сырьевые придатки). За счет этого обрабатывающая промышленность метрополий получала высокие валовые показатели. Но «души населения» колоний и придатков, конечно же, в расчет не принимались. И если бы, допустим, к жителям Англии добавить население Индии, Бирмы, Египта, Судана, Южной Африки и т. д., то реальная цифра «доходов на душу» оказалась бы куда ниже российской.

В трудах зарубежных исследователей есть еще одна подтасовка, позже попавшая в работы историков. Об уровне образования и грамотности. Для западных держав эти показатели тоже не учитывали жителей колоний. А для России принималось в расчет все население, включая Среднюю Азию, Кавказ, степные и сибирские племена. Допускалась и другая подтасовка. Когда западные статистики оценивали уровень грамотности в России в 30 %, они оперировали количеством выпускников гимназий, реальных и кадетских училищ, земских школ. Но не учитывали церковные. А при Александре III Церковь стала получать значительные государственные дотации на образовательные цели, возрождались церковно-приходские школы, их число сравнялось со светскими. В приходах создавались церковные библиотеки. По ведомству Святейшего Синода стали организовываться и «школы грамоты», где преподавали православные учителя-миряне. И как раз церковные школы заканчивали почти все деревенские мальчики и девочки, обучаясь там читать, писать, считать.

Наша страна была могущественной, динамичной, а народ здоровым и весьма энергичным. Население России к началу XX в. достигло 160 млн. человек и быстро росло. Рождаемость была очень высокой — 45,5 детей на 1000 жителей в год. И не за счет инородцев, а за счет русских. Иметь 5, 6, 8 детей в крестьянских семьях было не чем-то экстраординарным, а обычным делом. А уж многодетными считали таких, кто произвел на свет 12–14 ребятишек. Правда, и смертность в раннем возрасте была высокой. Но большое количество детей сглаживало потери, православная вера помогала переносить их. И, согласитесь, это не одно и то же — иметь 6 детей, из которых выживут 4, зато самые сильные и здоровые. Или иметь 1 ребенка, оберегая его от сквозняков, усилий, тяжелой работы, и превращая в иждивенца. (Кстати, и сам факт, что детская смертность была выше, чем сейчас — подтасовка. Нынешние цифры смертности не учитывают аборты). По прогнозам Менделеева, население нашей страны во второй половине XX в. должно было достичь 600 млн [16].

Однако стремительный экономический прогресс имел не только положительные стороны. Точно так же, как прежде это было в западных государствах, набирали вес крупные предприниматели и финансисты. Жирели и усиливались под эгидой самодержавия, на правительственных заказах, пользуясь стабильностью и порядком, которые поддерживал царь. А дальше, аналогично воротилам Запада, у них возникало желание самим дорваться до власти. Избавиться от тормоза и контроля, мешающего грести все что плохо лежит. И наоборот, переустроить государство так, чтобы служило в первую очередь их интересам. В результате банкиры и промышленники превращались в фундамент оппозиции царской власти. Но в России эти процессы имели и свою специфику. Отечественные тузы слепо перенимали западные теории либерализма, видели естественных союзников в зарубежных коллегах и политиках. Хотя иностранные деловые и политические круги являлись врагами не только русской монархии. А России как таковой. Она же была их главным конкурентом!

Еще одним побочным явлением резкого промышленного подъема стал быстрый рост числа рабочих. Людей, оторвавшихся от крестьянской общины, привычного уклада, традиций, и далеко не сразу входивших в новую для себя колею. Кстати, средняя заработная плата рабочих в России была самой высокой в Европе и второй по величине в мире (после США). Но это средняя. Были квалифицированные мастеровые, получавшие высокие оклады. А были и чернорабочие. И очень умножилось число люмпенов — тех, кто вышел из прежней, крестьянской среды, но не сумел полноценно войти в рабочую. Жили одним днем, пропивая случайные заработки. Скатывались в преступный мир. И становились благодатной почвой для смутьянов, агитаторов, подстрекателей. Если не для качества, а для количества.

И густые побочные плевелы давала система образования. Она ведь еще с начала XIX в. целенаправленно отравлялась ядом западничества. Несколько раз власть пробовала навести порядок в этой области, усиливала контроль — при Николае I, Александре III. Но даже и в такие периоды основа образовательных программ оставалась западнической. А при послаблениях осуществлялись очередные вбросы чужеродных идей. В результате само понятие «просвещенности» стало отождествляться с либерализмом. А прослыть «ретроградом» и «мракобесом», конечно, не хотелось никому. Студенты вместе с естественными и гуманитарными науками перенимали «европейские» стереотипы мышления. Получали стойкие убеждения о неполноценности собственного государства и необходимости его переделок по западным образцам. А когда становились преподавателями, несли подобное «просвещение» собственным ученикам.

Россия цвела и богатела, но все это воспринималось как нечто ненастоящее, душное, «реакционное». И интеллектуалы рвались в Европу. Люди-то были не бедные, рубль за рубежом котировался высоко. Ехали во Францию — «подышать воздухом свободы», повосхищаться (ну и «оттянуться»). Ехали в Германию, полечиться в здешних клиниках, дополнить образование в здешних университетах. Заодно старались почерпнуть социалистических теорий, порыться в заграничных книжных развалах с запрещенной в России порнографической и политической литературой. Ехали и в Швейцарию, где расположился крупный центр российской политической эмиграции «Освобождение труда» во главе с Плехановым. Стремились увидеть кумира, послушать его. Это было так же свежо, остро, пикантно, как поглазеть на парижских раздетых танцовщиц. Этим можно было похвастать на родине, повысить свой рейтинг среди знакомых.

Впрочем, сами-то рабочие и крестьяне, чей труд жаждали «освобождать» революционеры, оставались к их идеям мало восприимчивы, И в 1890-х гг. пропагандисты снова «пошла в народ», мутить и раскачивать его. Но теперь действовали умнее. Агитацию вели не среди крестьян, а среди рабочих. И опять же, через систему образования. Начали создаваться всевозможные «рабочие кружки», воскресные и вечерние школы. Возникали они с ведома директоров заводов, поощрялись ими. Выделялись и оплачивались помещения. В организации участвовали инженеры, представители администрации, а то и сами хозяева. Многие из них сочувствовали революционерам, другие просто считали образование рабочих полезным. А учителями становились студенты, выпускницы женских курсов и институтов, многие из которых уже были вовлечены в революционные организации. Словом, в 1860-х народник приходил в деревню никому не известный, был «белой вороной», заведомо вызывая настороженность своим неординарным поведением — а в 1890-х рабочих созывали к агитатору. Свое же заводское начальство представляло его как человека, у которого есть чему поучиться.