История Византийской империи. Том 1 - Успенский Федор Иванович (электронная книга TXT) 📗
В отношениях новых народов к империи нужно различать двоякого рода случаи: или варвары насильно врывались в имперские области и располагались в них на временное или постоянное жительство, или же поселение совершалось по взаимному соглашению и договору. В последнем случае народ свободно располагался или в завоеванной им области, или в такой, которая ему была указана императорским правительством на известных условиях. Главной задачей империи в том и в другом случае было установить с варварами более или менее сносный род сожительства, соседства или союза. От фактического порабощения новых народностей, неудержимо напиравших на рейнские и дунайские границы, империя отказалась уже в IV в. Самым критическим моментом нужно считать начало V в., когда Восток и Запад одинаково находились в руках варварских предводителей. Это было время правления детей Феодосия Великого Аркадия и Пшория, но во главе стояли Руфин и Стилихон. Тогда в первый раз готы начинают смелые нападения на Италию. Аларих и Атаульф в 410 г. взяли Рим и сделались обладателями империи, тогда жедругие варвары прорываются за Рейн и овладевают Галлией. Аларих не остается в Риме («варвары боялись городов, как могил»). Атаульф униженно просит императора дать ему руку сестры его и указать, каким образом готы могут служить интересам Рима. А Феодорих Великий писал императору: «Богу угодно было, чтобы я научился правительственной науке в вашей империи. Наше королевство – подражание вашему; мы превосходим другие народы тем, что подражаем вам».
Империя несколько раз лежала у ног варварских победителей задолго еще до так называемого падения Западной империи, но престиж имени Римской империи наводил чары на завоевателей и гнал их из побежденного Рима. С этой точки зрения отношения одинаковы как на Востоке, так и на Западе. Разница та, что лишенный преимущества быть столицей империи Рим с половины V в. теряет свой престиж, и на том месте, где была империя, начинают зарождаться этнографические группы, которым предстояло выработать формы политической жизни. Между тем, столица Восточной империи пережила крушение Рима и должна была на Востоке и Западе продолжать по отношению к варварам дело империи. Несмотря на сильный поток романизации, увлекший своим течением новые народы, Запад теряет связь со своим центром и переносит исторический пульс на окраины, в кельто-германские и германские области. На Востоке Константинополь оставался политическим, культурным и религиозным центром, к которому постоянно притекали свежие силы и у которого никто не мог оспаривать его первостепенного значения. Задача обновления древней империи принятием новых народов разрешилась на Востоке гораздо благоприятнее, чем на Западе. В этом отношении главнейше имеется в виду славянская колонизация. Византийская империя не только нашла способ воспринять в себя новые этнографические элементы, т.е. поставить варваров в такое положение, в котором бы они с наибольшей пользой служили целям империи, но еще представила опыт согласования романизма и эллинизма с началами, воспринятыми от новых народов.
Около времени падения Западной империи на Востоке был составлен особый законник, в котором римские правовые воззрения согласованы и применены к потребностям восточных провинций империи. В VIII в. составлен другой законодательный памятник, в котором не столько римское право применено к потребностям славянских населений, сколько переделан закон о сельском сословии согласно с новыми началами, внесенными в империю новыми подданными. Оба названные памятника имеют общее значение; они показывают, с одной стороны, какие преграды выставил Восток романизации, с другой – оба они служа г выражением византинизма и показателем заключающихся в нем понятий. Так называемый сирийско-римский законник, открытый в 1880 г., имел широкое распространение на Востоке от VI до XIV в. Если припомним, что в том же VI в. Юстиниан предпринял задачу редактировать старое римское законодательство и собрать объяснения римских юристов, и если результаты его деятельности – Пандекты и кодекс – не получили абсолютного применения в Византийской империи, то виной тому был, между прочим, указанный выше сирийский закон-Ник. Он составил собой непреодолимую преграду для распространения Юстинианова кодекса, так как был более практичен, а главное, применен к потребностям и интересам восточных народов. Таким образом, распространению римского права на Востоке была положена преграда в конце V в.
Подобная же переработка римского права в интересах разноплеменного состава империи наблюдается и в последующие периоды. Особенный интерес в этом отношении имеют следы славянского обычного права в византийском законодательстве. В законодательстве VIII в. являются совершенно неожиданные и труднообъяснимые из римского права новшества: свободное крестьянское сословие и свободное мелкое землевладение. Закон применен к потребностям населения, живущего в общине и владеющего общинной землей. Эти новшества в греческом законодательном памятнике, изданном византийским императором, характеризуют византинизм и показывают, что в нем заключены и славянские правовые воззрения, и следы славянского быта.
Итак, отдавая должное романизации в процессе образования западноевропейской государственности, мы, с другой стороны, не можем не придавать значения византинизму как организующему началу исторического развития на юго-востоке Европы. Будем справедливы и согласимся, что, если романизм формирует франкское государство и лежит важным фактором в империи Карла В. и Оттонов, если римские правовые воззрения оказывают очень сильное действие во всей истории Запада, то, с своей стороны, византинизм становится идеалом славянского царства, к которому стремятся передовые славянские народы; с Юга византинизм доходит до Киева и Москвы, по византийским началам складывается историческая жизнь восточноевропейских народов. В связи с византинизмом стоит распределение Европы на две половины: православную и католическую. Словом, византинизм есть исторический принцип, действия которого обнаруживаются в истории народов юга и востока Европы; этот принцип заправляет развитием многих народов до настоящего времени и выражает особый склад верований и политических учреждений, и, можно думать, особый вид организации сословных и земельных отношений.
Когда мы обсуждаем какое-либо событие политической, военной или дипломатической истории, всегда можем, разложив его на составные части, доискаться, до некоторой степени, причин, давших ему известное направление. Так, можем указать некоторые причины неуспеха Франции в войне с Пруссией, или до некоторой степени объяснить неудачный поход Наполеона I на Россию, или, наконец, наметить, хотя бы в общих чертах, причины наших неудач в войне с Японией. Но гораздо труднее дается понимание фактов, относящихся до внутренней истории. Здесь гораздо сложнее составные элементы, меньше заметна личная инициатива; здесь, наконец, не так легко определить причины, производящие то или иное сочетание фактов. Разумеем народные верования, обычаи, формы общественной жизни, умственное движение, прогресс и упадок и т.п. Сколько, в самом деле, данных нужно принять в соображение, чтобы объяснить себе, почему Франция так быстро оправилась после беспримерной в летописях войны?
И, между тем, фактам и явлениям, относящимся до истории культуры, нельзя не придавать решительного преимущества там, где речь идет о сравнительной оценке развития двух половин Европы. Убедительная сила их заключается в том, что сравнению могут подвергаться факты одной и той же категории, и притом не в одной, а в последовательных стадиях развития, от первичной формы до вполне законченной. Можно сравнивать философское и религиозное движение на Западе и Востоке, искусство и литературу, наконец, формы общественности и государственное и церковное устройство.
Мы возьмем для сравнения ряд фактов, относящихся к развитию общественности на Западе и Востоке; это даст нам случай высказать несколько соображений по поводу того исторического направления, которое переносит центр тяжести в истории на изучение экономических факторов народного хозяйства. Названное направление, или школа, оказало большую услугу в особенности тем, что выяснило первоначальные основания, на которых покоится средневековый общественный и политический склад. Сведя эти основания к неумолимому закону политической экономии, она придала, как кажется, слишком важное значение этому закону в ущерб наблюдениям, получаемым из истории Восточной Европы.
