«Она утонула...». Правда о «Курске», которую скрывают Путин и Устинов Издание второе, перерабо - Кузнецов Борис Григорьевич
Глупо утверждать, что моряки 9-го отсека вообще не испытывали стресс. Вопрос в том, какие события привели к стрессу и как моряки адаптировались к ситуации. Факт гибели корабля вызвал стресс? Безусловно. Но, судя по тому, что подводники «действовали по инструкции», готовились к выходу, подавали сигналы, можно говорить о том, что они достаточно быстро пришли в себя. Понимали ли они, что шансов спастись мало или их вообще нет? А это, безусловно, — сильнейший стрессообразующий фактор. Но они и с этим справились. Об этом пишет Дмитрий Колесников, это подтверждает «свидетель» Устинов. А сам пожар — разве это не стрессовая ситуация? Вне всяких сомнений. Вот только когда именно он возник, похоже, мы уже не узнаем.
Единственным свидетельством жизни моряков в 9-м отсеке остаются стуки, которые продолжались до 14 августа 2000 года включительно.
Обеспокоенные судебным разбирательством, представители Главной военной прокуратуры изобрели новые доводы, которые с готовностью были подхвачены военными судьями. В определении Судебной коллегии по уголовным делам Московского окружного военного суда от 29 июня 2004 года доказательствами непродолжительности жизни моряков были признаны найденные при осмотре 9-го отсека частично нетронутые запасы хлеба и питьевой воды.
Если бы следствие установило, что в отсеке находилось 100 упаковок хлеба, а съедена только одна, в этом случае можно было бы, и то на уровне предположений, рассуждать, почему при наличии пищи подводники ее не ели. Но никто не считал, сколько хлеба оставалось и сколько пустых целлофановых упаковок от него найдено. Кроме запаса хлеба, предназначенного для всего экипажа, в каждом отсеке есть аварийный запас других продуктов, главным образом калорийных. Сведений об его использовании в материалах уголовного дела нет.
Разливная вода хранится в лодке в бочонках, а консервированная — в банках. В 9-м отсеке следователи обнаружили 83 пустые банки объемом 200 мл. Это значит, что подводники выпили 16,6 литра только консервированной питьевой воды, то есть чуть более 700 мл на человека. Не так уж и мало. Но никто не считал, сколько воды было в бачках.
Обратимся к мнению адмирала Олега Ерофеева, который приводит в своей книге новый и крайне важный довод.
«В одной из записей Д. Колесникова ниже перечня фамилий подводников, находившихся в 9-м отсеке, имеется запись 13.58 (в овале) со стрелкой, направленной вверх, рядом с которой буква Р 7 отс. Эта запись сделана синим цветом, и на ней не указана дата. Для подводников это означает, что в это время обнаружено повышение давления в 7-м отсеке, т. е. через два с половиной часа после взрыва. Таким образом, даже если считать, что эта запись выполнена 12 августа, в это время 8-й и 9-й отсеки не были под давлением и обстановка в них была относительно благополучной.
В записке С. Садиленко говорится, что давление в 9-м отсеке 0,6 кг/см2 и кончается регенерация. Следовательно, она была написана значительно позднее вышеуказанной записи Д. Колесникова (после этого должно было повыситься давление в 8-м отсеке и только затем — в 9-м, на что указывает С. Садиленко). Даже если предположить, что сразу после взрыва подводники начали снаряжение РДУ (хотя это противоречит здравому смыслу, поскольку не истекло время предрегенеративного периода), то к этому времени они при всем желании просто физически не успели бы выставить такого количества пластин регенерации, которые хранились во вскрытых банках.
(…) Но мне непонятно, почему следствие не исследовало вопрос, сколько же кислорода поглотили моряки, ведь в любой ситуации они вынуждены были дышать, а на дыхании особенно не сэкономишь, хотя и это возможно, о чем будет сказано ниже. Результаты осмотра 9-го отсека после подъема корабля, которые опубликованы в „Российской газете“, показывают, что в отсеке было обнаружено 9 пустых банок из-под регенеративных пластин В-64. Следовательно, личный состав использовал их для обеспечения дыхания. В Правилах химической службы, основные положения которых можно найти в Интернете, приведены нормативные показатели использования регенеративных пластин как по количеству обслуживаемого личного состава, так и по времени.
Несложные арифметические расчеты показывают, что, исходя из количества использованных пластин и количества находящегося в аварийном отсеке личного состава — 23 человека (для нормального функционирования 24 человек в течение суток требуется 4 банки пластин В-64), даже при поддержании предельно допустимой концентрации углекислого газа, равной 1,3 %, люди могли жить и функционировать не менее 2 суток. И это без учета предрегенеративного периода, который для этого отсека составляет не менее 8 часов. За это время они могли произвести две перезарядки РДУ (либо использовали соответствующее им количество пластин и начали третью). К сожалению, в акте осмотра отсека количество РДУ в 9-м отсеке не отражено. И только при третьей перезарядке произошли возгорание пластин и гибель людей».
Отвлечемся от дела «Курска» и вспомним вторую трагедию подводного флота России в новейшей истории — гибель 9 подводников при транспортировке на утилизацию подводной лодки «К-159» (подробнее об этой истории я расскажу в одной из следующих глав). Судебно-медицинские эксперты во главе с Виктором Колкутиным сделали категоричные выводы о причинах смерти подводников, тела которых покоятся на дне моря.
Как в деле затонувшего «Курска» главный штурман Военно-морского флота России Сергей Козлов, не имея пеленгов и данных о местонахождении проводивших пеленгацию кораблей, сделал вывод о том, что большинство пеленгов на стуки находится за пределами местонахождения ЗПЛ, так и по другому делу Виктор Колкутин вынес заключение в отношении тел моряков, которых и в глаза не видел.
Я тоже полагаю, что находившиеся на «К-159» моряки погибли от механической асфиксии — утонули. Но я — полагаю, а Колкутин — утверждает. Представьте себе, что такими «научными» методами будут проводить исследования эксперты других специальностей, например, графологи или дактилоскописты — без образцов почерка и отпечатков пальцев. Сколько тут всего можно наворотить… Что Колкутин и делает.
Теперь о третьей записке.
Записка эта сугубо личная и малоинформативная. Было много разговоров о том, что эта записка утаивается следствием. Это не так.
Записка старшего мичмана Андрея Борисова.
Никаких признаков стресса — и тут я с Устиновым согласен — ни содержание записки, ни почерк не обнаруживают. Я публикую ее по единственной причине: во французском фильме «„Курск“. Подводная лодка в мутной воде» есть ссылка на якобы найденную в 9-м отсеке записку одного из подводников со словами «Нас убили». Таких слов ни в одной из найденных записок подводников не было.
Экипаж «Курска» был убит, но записки такой не было.
В делах по иску Колкутина ко мне, к «Новой газете» и к Лене Милашиной главным доводом истца и его адвокатов (см. главу 19) было признание следствием по делу о гибели «Курска» заключения судебно-медицинской экспертизы с участием главного судебно-медицинского эксперта Министерства обороны Российской Федерации Виктора Колкутина в качестве доказательства.
При этом суды, рассматривая гражданские дела, принимали факт признания следствием экспертизы в качестве доказательства как некую преюдицию [62]. Иными словами, сама экспертиза с точки зрения наличия или отсутствия фальсификаций и ее объективности и научности судами не рассматривалась.
Как жаль, что в тот момент я ничего не знал о дополнении к постановлению Егиева. Будь у меня тогда это постановление, «убойный» довод моего оппонента был бы убиенным.
Привожу дополнение следователя Артура Егиева в той части, которая касается судебно-медицинской экспертизы:
