Чернобыль. Как это было - Дятлов Анатолий Степанович (книги без регистрации .TXT) 📗
Заключение меняет психику человека. Вся жизнь говорит: «Оставь надежду всяк сюда вошедший». Я со страхом иногда спохватывался, что прожил несколько дней, считая эту жизнь нормальной. То есть, не то что нормальной, а просто не задумывался о её ненормальности. Болото это вполне может затянуть, и тогда парализуется всякое желание что-то делать для освобождения. И сиди хоть десять раз невиновный, никто из правоохранителей не вспомнит.
И это притом, что ни минуты не считал себя виноватым. Пока не понимал причины взрыва – по привычке никого не винить не разобравшись, а когда понял – то тем более.
При условии, что мне постоянно писали письма, кроме жены, родственники, знакомые, сокурсники по институту. Постоянно будоражили сознание. Зэку всё плохо. Есть письма, свидания – плохо, нет – ещё хуже. После свидания с женой я несколько дней приходил в себя. А не будь его, то и не знаю, как бы чувствовал себя. К счастью, меня не лишили свиданий.
В общем, мне не давали заснуть, забыть, что естественное состояние человека – быть на свободе. Но всё равно, как я понял, мои жалобы, куда бы они ни были написаны, результата не дали. Только человек на свободе хлопотами может что-то сдвинуть. Таким ходоком у меня была жена. В самые немыслимые инстанции ходила, к разным людям обращалась. Наконец-то всё-таки подействовало, освободили. Многие за меня просили, назову только одного – светлой памяти А.Д. Сахарова. Глубокая моя благодарность им.
Надо констатировать – посадили бы меня в 1987 г. при любом правителе. А вот освободили только при М.С. Горбачёве. При другом правителе – едва ли. И всё-таки не благодарю. Не потому, что принято теперь правителей облаивать, просто не прикину, как бы это можно было сделать. Спасибо, что только четыре года ни за что продержали в заключении, а не отмеренные десять? Явная двусмысленность.
Но прокуратура и суд не ко всем строги. Вот как говорится в постановлении прокуратуры и, аналогично, суда:
«В отношении должностных лиц Чернобыльской АЭС и г. Припяти, ответственных за организацию службы гражданской обороны, охраны труда и техники безопасности, а также в отношении должностных лиц проектных и конструкторских организаций, не принявших должных мер к совершенствованию СУЗ реакторных установок с реакторами РБМК-1000, 11 декабря 1986г. выделены уголовные дела в отдельное производство».
Заметьте, как нежно сформулировано – не усовершенствовали защиту реактора. При такой формулировке уж точно премии за месяц не будет. О каком суде речь – не усовершенствовали? Да по-другому и сформулировать было нельзя по конструкторам. Если назвать всё своими именами: слепили никуда негодный реактор и неподдающуюся критике защиту, то за что же нас судить? Вот и выдали постановление для отвода глаз.
Суда так и не было, да и не предполагалось изначально. Нельзя же конструктора судить за то, что не совершенствовал реактор и защиту. Нельзя судить и за «недостатки», «особенности». Судить можно только за несоблюдение требований нормативных документов. А как раз это все комиссии, включая судебно-техническую экспертную комиссию, прокуратура и суд старательно обходили. Не по наивности же судья отклонил мои вопросы на процессе, в то же время все вопросы остальных подсудимых, сформулированные в достаточно безобидной форме адвокатами, судья благосклонно принял. И комиссия дала ответы в письменном виде. Нет, здесь явно прослеживается чёткое понимание судьёй (о комиссии не говорю) сути дела. И такое же чёткое противодействие выяснению её.
Когда был начальником цеха, заместителем был Толя Ситников. На совещания в парткоме, завкоме, отделе кадров чаще всего ходил он, я откровенно избегал такие посиделки. Приходит Толя, ругается – вот, заставляют делать какие-нибудь списки. Спрашиваю: «А там-то ты ругнулся?» «Зачем? Всё равно делать надо».
«Ну и что? Хоть душу отведи. Да и подумают в другой раз – подсовывать никому ненужное».
Вот в силу этой черты характера, несмотря на то, что судья отклонил мои вопросы, я бы заставил его «заткнуть мне рот» лишением слова, либо заставил бы комиссию отвечать: «Как реактор согласуется с требованиями ПБЯ?». К примеру, такими:
– при отклонении параметра ОЗР реактор взорвался. Согласно п. 3.18. должна быть сигнализация, аварийная и предупредительная. Её не было;
– согласно п. 3.3.21. при отклонении того же параметра реактор должен автоматически останавливаться. Такого сигнала не было;
– согласно п. 3.3.26. А3 должна быстро и надёжно гасить цепную реакцию при нажатии кнопки. Именно от нажатия и началась авария.
Это было бы кстати, когда после моего вопроса беззастенчиво наглый эксперт от НИКИЭТ В.И. Михан ответил бы, что РБМК соответствовал ПБЯ.
Но было у меня тогда совершенно неудовлетворительное физическое состояние, с трудом говорил, разрывалась на части правая сторона головы. Неоднократные просьбы пригласить зубного врача остались без внимания. После судебных заседаний из «воронка» бегом в изолятор (во как!), чтобы взять какую-нибудь таблетку.
Знающие люди ухмыльнутся – ну да, бегом. Только попробуй. Ну, для меня бегом – это не быстро. Во-вторых, в изолятор, да и с прапорщиком этим уже восемь месяцев прожил.
Только по окончании суда, когда привезли в Киев в Лукьяновскую тюрьму, вызвал начальник и после разговора спросил, какие есть просьбы. Попросил направить к зубному врачу. Он сразу же позвонил, и через час я уже мог говорить, голова в норму пришла. И только на один зуб меньше стало.
В четверг 27 сентября 1990 г. вечером я сидел в библиотеке, читал законченную статью в «Огонёк» по поводу интервью А.П. Александрова в этом журнале (так и не напечатанную свободной прессой). Пришёл Витя Чистяков, зоновский радист и киномеханик. Сказал, что по радио сообщили о моём освобождении. После и другие говорили. А в пятницу вызвал начальник колонии В.П. Хижняк и то же сказал. Тогда я и поверил. Естественно, на основании сообщений и телефонных звонков начальник освободить не может. Каждый зэк пронумерован, заинвентаризован и прошнурован. Освободить можно только по документам. И начальник, сколь можно, сократил моё пребывание в зоне, позвонил жене.
Чтобы не вспугнуть капризную фортуну, я не проявлял никаких внешних признаков, не собирал шмотки и даже внутрь не пускал никаких мыслей. Как говорится: «Мы не суеверные, но зачем рисковать». Единственное, что сделал – отвальную. Сам ты думай, что хочешь, а ритуал соблюди. Ну, чаю у меня было достаточно, кое-какая еда, сигареты. Нормально. Выпивки, жалко, не было. Вообще, будущим зэкам советую: попал в тюрьму, в зону – прими правила поведения. И не внешне прими, а внутренне. Игра не пройдёт. Зэки на общем режиме часто мыслят довольно примитивно (на усиленном и строгом режимах – люди серьёзные), но в чём-то изощрённо. Будь хоть трижды невиновен, в зоне – значит, зэк. До твоих бед никому нет дела. Каждому свой срок велик. Не выказывай своего интеллектуального превосходства, если оно даже не мнимое. Это позволит избежать ненужных конфликтов и с зэками, и с администрацией.
В понедельник, как обычно, пошёл на почту в посёлок, за газетами и журналами. Встретился зубной врач Анатолий Данилович и, показав на папку, сказал: «Привёз твоё освобождение». Вот тут и ёкнуло сердечко. Принёс газеты, раскладывать по отрядам уже не стал. Побросал в рюкзак документы, их поднабралось, и несколько книг. Тут пришли: «С вещами на выход!» Но это не тот возглас ни по интонации, ни по содержанию, что выталкивает на этап, хотя слова те же. Витя Чистяков поднёс рюкзак до проходной, а там, только вышел из зоны – стоят жена и Слава Орлов. Это уже свобода!
Переоделся, на память захватил с собой рубашку с биркой и головной убор с романтическим названием «пидерка». Три года и десять месяцев из жизни – псу под хвост. Здоровье отняли, мало им показалось.
Глава 12. Расследование начато
Комиссии и группы авторов статей в технических журналах, в чём-то отличаясь друг от друга, имеют сходство в двух позициях:
