Воспоминания бывшего секретаря Сталина - Бажанов Борис (первая книга .TXT) 📗
Сталин протянул мне письмо и сказал: «Прочтите». Я прочёл. Мне было 23 года. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно на меня смотрел. Если здесь есть доля правды, юноша смутится и начнёт оправдываться. Я, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря. «Что вы по этому поводу думаете?» — спросил Сталин. «Товарищ Сталин, — ответил я с лёгким оттенком укоризны, — Вы ведь знаете Ягоду — ведь это же сволочь». — «А всё-таки, — сказал Сталин, — почему же он это пишет?» — «Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчёт меня; с другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего Совета физической культуры, где я, как представитель ЦК и проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций: но он не только хочет мне отомстить вот этим способом, но чувствуя, что я к нему не испытываю ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать всё что я о нём могу сказать вам или членам Политбюро».
Сталин нашёл это объяснение вполне правдоподобным. Кроме того, зная Сталина, я ни секунды не сомневался, что весь этот оборот дела ему очень нравится: секретарь Политбюро и коллегия ГПУ в открытой вражде; можно не сомневаться, что ГПУ будет внимательно следить за каждым шагом секретаря Политбюро и чуть что — немедленно его известит; а секретарь Политбюро, со своей стороны, не упустит никакого случая поставить его в известность, если узнает что-либо подозрительное в практике коллегии ГПУ.
На этой базе и установились мои отношения с ГПУ: время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности на мой счёт, а Сталин равнодушно передавал эти цидульки мне.
Но я ещё должен сказать, что я был доволен, прочтя первый донос Ягоды.
Дело в том, что открытая вражда обеспечивала мне безопасность в одном отношении. У ГПУ огромные возможности устроить несчастный случай — автомобильную катастрофу, убийство будто бы с целью ограбления (с подставными бандитами) и т. д. После объявления открытых враждебных действий ГПУ все эти возможности отпадали — теперь за несчастный случай со мной Ягода заплатил бы головой.
А незадолго до этого письма у меня был такой случай. В ЦК были устроены для сотрудников группы по изучению иностранных языков. Я бывал на группах по изучению английского и французского. В группе английского я познакомился с очень хорошенькой молодой латышкой Вандой Зведре, работавшей в аппарате ЦК. В это время я был вполне свободен; мы с Вандой друг другу понравились, но оба приняли это просто как приятную авантюру. Ванда была замужем за крупным чекистом. Она жила с мужем на Лубянке, в доме ГПУ — в нём были квартиры для наиболее ответственных чекистов. Ванда бывала у меня, но как-то пригласила меня к себе, в её квартиру на Лубянке. Мне было любопытно посмотреть, как живут чекистские верхи в их доме; я к ней пришёл вечером после работы. Ванда объяснила мне, что муж её уехал в командировку, и предложила остаться у неё на ночь. Это мне показалось чрезвычайно подозрительным — «неожиданно» вернувшийся из командировки муж, застав меня в кровати своей жены, мог разрядить в меня свой наган, и всё прошло бы как обыкновенная история драмы ревности; муж бы показал, что он не имеет понятия, кто я такой. Под предлогом необходимости поработать ещё над какими-то срочными бумагами, я отказался (впрочем, подозревал я не Ванду, а ГПУ, которое могло воспользоваться представившимся случаем).
Вот теперь, после письма Ягоды, возможности несчастного случая или убийства на почве ревности отпадали.
Все следующие годы моей работы прошли в открытой вражде с ГПУ, и это было всем более или менее известно. Сталин к этому вполне привык, и его ничуть не смущали такие случаи, как, например, тот, который произошёл с Анной Георгиевной Хутаревой.
В Высшем Техническом училище у меня был приятель, беспартийный студент Пашка Зимаков. Политикой он совершенно не занимался и не интересовался. Мать его, Анна Георгиевна, по смерти мужа (Зимакова) вышла замуж за очень богатого человека, Ивана Андреевича Хутарева, владельца большой фабрики тонких сукон в Шараповой Охоте под Москвой. Во время гражданской войны Хутарев, спасаясь от большевиков, бежал на Юг, оттуда за границу, и жил в 1924 году в Бадене под Веной. Жена осталась с четырьмя маленькими детьми; жена «капиталиста», она жила чрезвычайно бедно и трудно.
Пашка Зимаков извещает меня — мама очень хочет тебя видеть. Приезжаю. Оказывается следующее. В совершенно святой простоте Анна Георгиевна, взяв у знакомого врача медицинское свидетельство, что для её состояния здоровья ей были бы очень полезны воды курорта Бадена под Веной, приходит в административный отдел Совета и просит выдать ей заграничный паспорт для поездки на лечение за границу. Чиновник Совета читает её просьбу: «Вы просите паспорт для поездки со всеми четырьмя детьми?» — «Да». — «Вы, гражданка, сумасшедшая или делаете вид, что вы ненормальная?» — «Почему же? Я хочу поехать лечиться». — «Хорошо, приходите через месяц».
Паспорт выдаёт ГПУ, и просьба идёт туда на изучение. Там, конечно, сейчас же выясняют — буржуйка нагло просит разрешения бежать из страны к своему мужу, белогвардейцу-эмигранту, и капиталисту. Через месяц, когда она является в административный отдел совета, её просят пройти в какой-то кабинет, и там три чекиста начинают многообещающий допрос. Из допроса сразу ясно, что им всё известно о муже и даже что он живёт в Бадене. Чекисты спрашивают: «Вы что же, издеваетесь над нами?» Бедной женщине приходит в голову спасительная идея: «Я, знаете, не партийная и ничего в политике не понимаю, но если за меня поручится видный партиец?» — «Кто же этот видный партиец?» — иронически спрашивают чекисты. «Это — секретарь товарища Сталина». — «Что? Это что за номер? Вы, гражданка, в своём уме?» — «Да, уверяю вас, что он может за меня поручиться». Чекисты переглядываются: «Хорошо, принесите поручительство — тогда продолжим разговор».
Всё это Анна Георгиевна мне рассказывает. Я очарован — наивности в таких пределах я ещё не встречал. «Так, значит, — говорю я, — вы меня просите, чтобы я поручился, что по истечении месяца лечения вы с вашими детьми вернётесь в СССР?» — «Да». — «А едете вы к мужу для того, чтобы там с детьми остаться и в СССР не вернуться?» — «Да». Очаровательно. «Вы понимаете, — говорит Анна Георгиевна, — я здесь с детьми пропаду. Выехать к мужу — для меня одно спасение». — «Хорошо, — говорю я, — давайте вашу бумажку — подпишу». — «А я, — говорит Анна Георгиевна, — всю жизнь за вас буду молить Бога».
Дальше всё пошло, как по маслу. Ягоде было немедленно доложено о моём поручительстве. Представляю себе, как злорадно потирал руки Ягода. Он немедленно выдал заграничный паспорт, и моя Анна Георгиевна со всеми детьми выехала в Австрию. Конечно, когда через месяц ей из советского консульства напомнили, что виза её истекла и надо возвращаться, она ответила, что от советского гражданства отказывается и остаётся за границей на эмигрантском положении.
Ягода только этого и ждал, и Сталину был сейчас же послан подробный доклад, как Бажанов помог буржуйке бежать за границу. «Что это ещё за история?» — спросил у меня Сталин, передавая мне донос Ягоды. «А это, товарищ Сталин, я хотел проверить, насколько Ягода глуп: если эта буржуйка, которая хочет бежать за границу, и Ягода это знает, почему же он ей подписывает заграничный паспорт и её выпускает? Если, наоборот, ничего плохого в её выезде нет, тогда в чём же меня обвинять? Ягода на всё согласен, лишь бы мне причинить неприятность, не понимая, в какое глупое положение себя ставит». На этом всё и закончилось — Сталин никакого внимания на этот эпизод не обратил.
Я очень скоро понял, какую власть забирает ГПУ над беспартийным населением, которое отдано на его полный произвол. Так же ясно было, почему при коммунистическом режиме невозможны никакие личные свободы: всё национализировано, все и каждый, чтобы жить и кормиться, обязаны быть на государственной службе. Малейшее свободомыслие, малейшее желание личной свободы — и над человеком угроза лишения возможности работать и, следовательно, жить. Вокруг всего этого гигантская информационная сеть сексотов, обо всех всё известно, всё в руках у ГПУ. И в то же время, забирая эту власть, начиная строить огромную империю ГУЛага, ГПУ старается как можно меньше информировать верхушку партии о том, что оно делает. Развиваются лагеря — огромная истребительная система — партии докладывается о хитром способе за счёт контрреволюции иметь бесплатную рабочую силу для строек пятилетки; а кстати «перековка» — лагеря-то ведь «исправительно-трудовые»; а что в них на самом деле? Да ничего особенного: в партии распространяют дурацкий еврейский анекдот о нэпманах, которые говорят, что «лучше воробейчиковы горы, чем соловейчиков монастырь». У меня впечатление, что партийная верхушка довольна тем, что заслон ГПУ (от населения) действует превосходно, и не имеет никакого желания знать, что на самом деле делается в недрах ГПУ: все довольны, читая официальную болтовню «Правды» о стальном мече революции (ГПУ), всегда зорко стоящем на страже завоеваний революции.
