История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо (онлайн книга без txt) 📗

В борьбе за Аахен идеологическая задача защитников твердо держаться на своих позициях должна была быть выполнена до самого конца. Борьба за «древний немецкий имперский город», из этого исходили идеологи министерства пропаганды, рассматривалась населением как «мера нашей общей боевой мощи на западе». Руководитель СС Гиммлер во время своей речи перед Аахенским бункером 10 сентября 1944 года лично убеждай жителей в столь необходимом решающем бое. «Вермахт наносит врагу ответный удар, — должен был объявить после свидетельств многочисленных очевидцев исполняющий обязанности министра внутренних дел и шеф резервной армии. — Эвакуации Аахена не будет».

Однако на его собственных подчиненных воззвание, кажется, не возымело действия. Уже через немного дней после визита ключевые представители государства, полиции и партии покинули опасный пограничный город. После себя они оставили расплывчатый приказ об эвакуации, который испугал оставшихся жителей и породил ужасный хаос на улицах.

Когда передовые отряды вермахта вечером 12 сентября прибыли в Аахен, они увидели тысячи жителей на вокзалах и полностью забитые автомобилями городские дороги, ведущие из города. Непре-кращающиеся бомбежки и первые артиллерийские удары ухудшали панические настроения. Солдаты известили об этом командира своей 116-й танковой дивизии, 45-летнего генерал-лейтенанта Герхарда Графа фон Шверина [96]. Профессиональный офицер, награжденный Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами, вышедший из дворянской семьи служащего, считался своенравным человеком, но в сравнении с руководством и своими солдатами был весьма лояльным командиром общевойсковой части.

Теперь на посту городского коменданта Аахена он натолкнулся на дилемму, перед которой стоял весь вермахт на всех фронтах в этом последнем году войны: продолжать ли борьбу или сдаться? Должен ли он был втянуть город и его еще примерно 25 000 оставшихся жителей в это сражение за крепость, которое по всему предыдущему опыту борьбы с превосходящими по силе союзниками казалось весьма бесперспективным?

Спустя десятилетия после войны Шверин дал на это однозначный ответ: тогда он предпринял бы попытку, «удержать старый имперский город от боевых действий и спасти от гибели». Более того: он намеренно, сдав Аахен, прорубил бы брешь в линии фронта, чтобы таким образом «сделать все, чтобы закончить войну, которая стала безнадежной». Из-за таких, в значительной степени им же самим распространяемых, идей после войны появился миф о полководце, ставшем «спасителем Аахена».

В действительности же сам Шверин после прибытия в Аахен предпринимал шаги, которые можно было расценить как отклонение от заявленной линии: он снова заставил разгуливающих по городу беззащитных жителей вернуться в свои квартиры. На следующее утро он даже оставил на телеграфе письменное обращение «командиру американских вооруженных сил, которые возьмут город Аахен: „Я остановил глупую эвакуацию гражданского населения и поэтому прошу Вас пощадить их“». Послание врагу было самым опасным для немецкого офицера нарушением запрета.

По меньшей мере, однако, письменное сообщение доказывает, что Шверин еще утром 13 сентября исходил из того, чтобы сдать Аахен ожидаемым в ближайшее время американским вооруженным силам без боя. Первый немецкий крупный город, который настигла война, казалось, имел все шансы остаться невредимым.

Но все получилось иначе. Спасения для Аахена не было. Дубина войны уже со всей своей мощью нависла над историческим имперским городом. Мнимые усилия Шверина по мирной передаче города при более подробном изучении фактов и документов оказались придуманной им же самим, хотя и настойчиво распространяемой легендой послевоенного времени.

Как ясно следует из военных сообщений тех дней, командующий, убирая с улиц колонны беженцев, в большей степени заботился о свободе передвижений своих войск, чем о благе населения. А то, что Шверин первоначально отказался привести Аахен в нуж-пую боевую готовность, основывалось на том, что он просто не мог этого сделать. Большая часть его солдат находилась к этому времени на фронте. Таким образом, командующий общевойсковой частью в первой половине дня должен был исходить из того, что союзники прибудут в Аахен до основного контингента его собственной дивизии. Поэтому он, очевидно, предполагал быстрое взятие города американскими вооруженными силами, возможно, он даже одобрял за это.

Но в этот раз он ошибся в расчетах. Американцы абсолютно не собирались брать город. После изнуряющей погони предыдущих недель войска союзников, находясь на «линии Зигфрида» перед городом, которая внушала большие опасения, чем реальная преграда, намерены были сначала собрать новые силы.

Для Шверина это коренным образом меняло исходное положение. Если когда-то он думал без боя оставить Аахен, то теперь он коренным образом пересмотрел свои планы. Уже во второй половине дня его подоспевшие между тем войска заняли заданные оборонные позиции вокруг города. Аахен тем самым превратился по приказу командующего в театр военных действий.

Население Аахена тут же почувствовало последствия этих акций. Чтобы сохранить военную мораль и дееспособность собственной армии, командующий посчитал необходимым требовать соблюдения жесткой дисциплины. Жители должны были быть изгнаны с улиц. а грабежи прекращены. Некоторые предоставленные сами себе граждане, в действительности, начали опустошать брошенные магазины или рестораны. При этом многие из них чувствовали поддержку администрации, которая предоставила материальные ресурсы города в их полное распоряжение или для полной распродажи, чтобы они не попали в руки агрессоров. Но солдаты дивизии, которые между тем были переброшены в город, действовали согласно полученной директиве. К примеру, они вытащили из винного бара в центре города аахенца, который как раз был готов опустошить бочку с вином в подвале.

Но в сети устроенных облав попали и любопытные, которые ничего общего не имели с подобными грабежами. Среди них были и два четырнадцатилетних молодых человека — Йоханн Херрен и Карл Швартц. Их попутчик Эгон Кох, который сопровождал их, может сегодня с уверенностью утверждать, что только любопытство привело обоих мальчишек к месту облавы. Но сыщикам в форме было все равно. Вместе с другими правонарушителями обоих парней доставили в военно-полевой суд при городской комендатуре. В то время как взрослые снова были освобождены, трибунал под председательством офицеров дислоцированного в этом населенном пункте гренадерского танкового полка приговорил обоих подростков к смерти через расстрел. По закону военного времени смертный приговор не требовал подтверждения более высокими инстанциями.

«Мальчишкам завязали глаза большими носовыми платками, — рассказывает очевидица тех событий Финни Крут. „Мама, мама, мама, — закричал Карл, я не хочу умирать, я ничего не сделал! Мама, я не хочу умирать!“ Тогда один солдат крикнул: „Огонь!“ — и они оба упали. Карл снова встал на ноги после этого и прошел еще несколько метров. За ним тогда побежал один молодой лейтенант и сказал: „Что, не хочется умирать?“ — и прекратил его страдания, сделав последний выстрел».

Почему против невиновных подростков была применена столь безжалостная твердость — и это в момент реальной внешней угрозы? Как связан акт произвола с развитием военных событий в Аахене? «В той крайней форме насилия, убийстве детей, — анализирует аахенский историк Кристоф Расс, который подробно изучил это случай, — в том, что выбирались самые молодые, состояло послание вермахта населению: господство снова вернулось, вермахт захватил власть в Аахене. Устрашающий эффект этих казней должен был выгнать людей с улиц и предоставить вермахту полную свободу действий». Армия нуждалась в этой свободе действий в предстоящей борьбе за город.