Повести - Рубинштейн Лев Владимирович (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗

Кюхельбекер спустил курок, но выстрела не было. Вильгельм злобно поглядел на пистолет и хотел швырнуть его в снег, но какой-то усатый унтер-офицер схватил его за руку.

— Что делаете, ваше благородие? Снегом забьётся, стрелять не будет. Осечка у вас случилась, поберегите заряд!

Панька этого не слышал, но понял, что пистолет не выстрелил.

— Эх, и тут у него всё не как у людей! — проговорил он в сердцах.

— Ты его знаешь? — спросил дядя Ефрем.

— Как не знать! Из наших, лицейских!

Хрипло заиграла труба, кавалерия построилась.

Послышалась команда, засверкали сабли, и всадники поскакали на чёрный квадрат.

Солдаты взяли «к плечу». Громыхнул залп, взметнулся белый дым, две лошади упали, другие вздыбились.

Кавалерия рассеялась и помчалась обратно.

— Вот так лихо! — сказал мужчина в армяке. — Раньше уговаривали, а теперь, видишь, за сабли взялись!

— А раньше что было?

— Поначалу важный генерал солдат уговаривал, да в него из пистолета попали. Потом сам митрополит приходил с крестом, да назад ушёл. А они всё стеной стоят.

— И долго ли так будет?

Мужчина в армяке призадумался.

— Нам бы ружья, мы бы весь Петербург переворотили, — сказал он тихо.

— А ты бревном, — посоветовал дядя Ефрем.

— Ан нет, не дадут, — серьёзно отвечал мужчина в армяке. Сгущались ранние декабрьские сумерки. Становилось всё холоднее, и ветер крепчал. Революционеры ждали подкреплений, но никто не приходил.

Паньке с крыши было видно, как на Адмиралтейскую площадь выезжают пушки.

Ездовые отпрягли лошадей и отъехали в сторону. Пушки стояли нацеленные на солдат. Возле них вытянулись артиллеристы, одни с пальником, [25] от которого тянулась тонкая струйка дыма.

Офицер скомандовал, но артиллерист с пальником не двинулся с места. Тогда офицер сам схватил пальник и поднёс его к пушке.

Полыхнул рыжий огонь, в воздухе раздался пронзительный визг.

Снег на крыше взметнулся вихрем, загрохотало железо.

Паньку словно хлопнули дубиной по ноге. Его потащило с крыши, и он ухватился руками за трубу. Мужчина в армяке упал лицом в снег.

— Почтенные, уходите, по крыше бьют! — крикнул кто-то рядом.

Дядя Ефрем подхватил Паньку под руку и поволок его на чердак. Панька слышал ещё один пушечный выстрел, но потом в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.

Всю ночь Пущин провёл без сна. Он разбирал бумаги тайного общества и жёг их в печи.

Восстание было проиграно. Пушки уничтожили на площади строй солдат. Несколько десятков людей было убито. Всюду на снегу валялись трупы. Николай I вступил на престол.

А там, на крыше Сената, на лесах возле собора, погибали простые люди… Сколько их там осталось?

Пущин не мог сейчас думать о том, почему это случилось и кто виноват. Не мог он и бежать, да бежать было некуда. Он тщательно всё уничтожил и теперь сидел один у горящей печки.

Не надо было стоять на месте. Надо было атаковать. Время было потеряно даром. Всё рухнуло!

Теперь надо было с поднятой головой встретить судьбу.

И она пришла скоро. В дверь сначала громко постучали кулаком. Потом дверь затрещала и распахнулась настежь. На пороге стояли жандармы.

ВЕЧНО ЮНЫЙ ЖАННО

Летом 1828 года в Царкосельском Лицее произошло большое событие — явился знаменитый поэт Пушкин. Это событие так взволновало лицейских, что они нарушили правила и столпились в прихожей.

В Лицее стихи Пушкина были запрещены и читали их тайком. В тогдашнем Лицее вообще многое запрещалось — например, читать «трагедии и различные романы», издавать журналы, выходить из Лицея без гувернеров, глядеть в форточки на улицу, посылать письма родным без утверждения директора и ложиться спать без молитвы.

Поэт Пушкин оказался человеком небольшого роста, в чёрном сюртуке и белых летних панталонах. Лицо у него было длинное и смугловатое. В руках он держал трость и шляпу, которые бросил гардеробщику, и, улыбаясь, повернулся к лицеистам.

— Как вас много! — сказал он. — В наше время куда меньше было… Покажите же мне Лицей.

Его повели наверх, в зал и столовую. Показывали ему стихи лицейских поэтов, рассказывали о лицейских правилах.

— Здесь я жил, — сказал Пушкин, указывая на знакомую дверь.

Это был уже не четырнадцатый, а сорок второй номер. Окошка с кисейной занавеской, где подслушивал Пилецкий, не было, но все двери и комнаты лицеистов были полуоткрыты, как на смотру. Так полагалось по правилам. И все комнаты выглядели аккуратно и одинаково.

Пушкин сначала улыбался, а потом улыбаться перестал. Поднимаясь по лестнице в библиотеку, он заметил, что у него болтается застёжка от панталон. Он оторвал её и бросил. Ею немедленно завладел лицеист Грот, который всю жизнь её хранил как воспоминание и показывал только в особых случаях.

В коридорах Лицея всё так же пахло чернилами, мелом и воском, но только этот привычный запах и остался от старых времён Лицея. Всё было другое. Даже походка у лицеистов изменилась: когда-то они ходили широкими шагами и фалды расстёгнутых мундиров летели за ними, как крылья. Теперь они шагали в застёгнутых до горла мундирах, как-то странно подкидывая ноги, и ходили большей частью парочками. Ходить гурьбой считалось неприличным.

И вообще никакого шума в Лицее не было — это запрещалось правилами.

Пушкин вышел из здания Лицея нахмуренный. Никто не провожал его до крыльца. Выходить на улицу без разрешения лицейским не полагалось.

Пушкин пошёл по аллее к пруду. Липы стали ещё гуще, чем когда-то. Золотые тени шевелились на песчаных дорожках. Но знакомых голосов не слышно было.

На камне, над вечно журчащим источником, всё так же сидела бронзовая девушка и глядела на разбитый кувшин.

Пушкин уселся на чугунную скамью на берегу пруда. Он положил шляпу и трость рядом с собой. Скрестив руки на груди, смотрел он на стройный силуэт Чесменской колонны. Ветра не было, пруд был гладок и пустынен.

По берегу шёл, прихрамывая, дворцовый служитель. Сначала Пушкин не видел его лица, но когда он подошёл поближе, Пушкин вскочил и бросился ему навстречу.

— Панька! Ты ли?

— Ваше благородие, — дрогнувшим голосом отвечал Панька, — ваше благородие… господин Пушкин!..

— Слава богу! — говорил Пушкин. — Хоть одного-то знакомого встретил! Что с тобой? Что делаешь, милый?

Он тряс Паньку, хлопал его по плечам, вертел и щекотал.

— Я садовником, ваше благородие… Парковые розы развожу. Господам придворным на развлечение…

— А лапту помнишь?

— Помню, — грустно отвечал Панька, — да ведь играть не могу — нога…

— Что у тебя с ногой?

Панька замялся.

— Ваше благородие, — проговорил он тихо, — здесь, при дворцах, думают, что меня зимой санями переехало…

— При дворцах? — удивлённо повторил Пушкин. — А на самом деле?

— Вам, лицейскому, могу сказать по правде: меня пулей в ногу ударило на площади… в декабре…

Пушкин оторопело опустил руки.

— В декабре?.. На площади? Ты был там?

— Я на сенатской крыше сидел.

— Боже мой! И ты видел? Ты наших видел?

— Видел, — подтвердил Панька. — их благородия господа…

— Молчи! — сказал Пушкин. — Я знаю, кого ты видел! Они далеко… очень далеко…

— В Сибири?

Пушкин помолчал.

— Длинный — в крепости, в тюрьме… А другой, тот в Чите, на каторге… Понял?

— Понял, ваше благородие, — отозвался Панька.

Оба долго молчали.

— Вот наши новости, — сказал Пушкин. — А твои как? Родители живы ли? Да не женат ли ты?

— Никак нет, не женат. Отец помер, а брата моего убили.

— Постой-ка, Паня… Брат твой, кажется, служил в гвардии рядовым?