Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей - Шоссинан-Ногаре Ги (мир бесплатных книг TXT) 📗
В действительности доверчивая дофина в расцвете своих семнадцати весен крайне мало интересовалась политикой. Наивная и склонная к проказам, она очень слабо разбиралась как в сущности закулисной борьбы, объектом которой она стала, так и в причинах враждебности, далеко выходивших за пределы ее персоны. Быстро офранцузившаяся и вобравшая в себя парижский дух, она помышляла лишь о веселье, играх, балах и развлечениях, нарядах и гуляньях. С давних пор подготавливаемая к браку с Людовиком XVI, она в течение всего этого времени старалась приладиться к французским обычаям и капризам французского темперамента. Ее мать, дальновидная женщина, ничего не предпринимавшая впопыхах, с детства готовила ее к браку с французским королем. Поэтому девочка получила истинно французское образование, и ничто не было упущено в обучении ее французским манерам, языку и образу жизни. Произношением и пением она занималась с французскими актерами, ее парикмахером служил выходец из Парижа, и этого оказалось совершенно достаточно, чтобы превратить женщину, будь она родом хоть из глубины Карпатских гор, в истинную парижанку, которую не могли не признать своей ни двор, ни столица. Первостатейная француженка до кончиков ногтей, образованная и насмешливая, остроумная и легкомысленная, она была воспитана своим учителем аббатом де Вермоном, которому и обязана как лучшими, так и худшими чертами своего характера, в частности манерой подавления окружающих жестокой иронией, обижавшей и ранившей сердца. Как же раздражала недоброжелателей в молодой дофине, а позднее в королеве, эта постоянная готовность к издевке с бесцеремонностью, которую могли позволить себе красота и вседозволенность королевы! Описание своей ученицы аббатом Вермоном, обходившимся с ней то излишне сурово, то чересчур снисходительно, рисует нам молодую девушку, в которой заметнее всего проступали доброта, приветливость и живость характера. Ее знания были поверхностны, хотя наставник честно пытался пробудить в ней интерес к истории Франции, ее обычаям и образу правления, не обойдя вниманием также искусство, законодательство и нравы, коснувшись в общих чертах «всего, что может понадобиться в жизни». И вот молодая принцесса, полная юношеской прелести и радости жизни, без глубоких познаний, не наделенная особо сильным характером, предстала перед французским двором, где не любили ни слишком сильных личностей, ни чересчур подозрительных особ. Но равным образом здесь не выносили глумливой насмешки — а эта черта в Марии-Антуанетте была замечена очень скоро — и фрондерства в манерах и речах. Но как бы там ни было, эта очаровательная прелестница в 1770 году стала супругой дофина.
Своей молодой жене угрюмый и застенчивый Людовик не выказывал особой предупредительности. Его гувернер герцог де Ла Вогюйон, избранный под влиянием герцога Беррийского, ценившего его благочестие, слабо подготовил наследника престола к исполнению супружеских обязанностей, внушив ему страх перед женщинами и воспитав в духе стремления к покаянию и к умерщвлению плоти, чем и объясняется поначалу прохладное отношение Людовика к Марии-Антуанетте. После свадьбы Ла Вогюйон не отступил от своих принципов, наблюдая за молодой парой и побуждая Людовика отдаляться от жены, которая однажды, когда это ей окончательно надоело, высказалась таким образом. «Господин герцог, — заявила она, по словам Гарди, — господин дофин находится в таком возрасте, когда ему уже не нужен гувернер, а мне не нужен шпион. Поэтому прошу вас больше не показываться мне на глаза». Мария-Антуанетта умела выбирать самые подходящие выражения, чтобы возбудить к себе непримиримую вражду. Но легкомысленные выходки, страсть к веселью и вкус к удовольствиям, свойственным ее возрасту, были не единственной заботой дофины; она хотела всегда и во всем оставаться независимой, и это стремление еще больше усилилось в ней, когда она сделалась королевой. Однако это желание, каким бы естественным оно ни казалось, выглядело несколько неуместно при французском дворе, где ее положение требовало большой осторожности и где она оставалась объектом постоянного надзора. Женщины подсматривали за ней — дочери Людовика XV, даже мадам Аделаида, а также дуэньи вроде очень влиятельной мадам де Марсан или мадам де Ноай, которая истово блюла священный церемониал и строго следила за соблюдением этикета. Мария-Антуанетта приходила в раздражение, не понимая, что такой часто мелочный надзор был ее лучшей защитой, ведь, окруженная недоверием, она нуждалась в покровительстве. Однако не следует удивляться ее острому чувству зависимости, она ощущала свое подчиненное состояние как несправедливость и со всей живостью юного возраста пыталась отомстить за обиду своим бестактным наставницам. Она делала это без злого умысла, и ее мщение сводилось к грубоватым шуткам, которые обидчивость возводила в степень преступления. Безобидной игрой слов Мария-Антуанетта порождала у своих уязвленных жертв резкое недоброжелательство. Разумеется, не было никакого дурного умысла в том, чтобы наделить насмешливыми прозвищами стареющих дам, окрестив их «вековухами», называть придворных недотрог «поднятыми воротниками» или «почтой» разносчиков слухов, но все, награжденные ею этими забавными прозвищами, никогда не могли простить ту, которая потешалась над их достоинством.
Озлобленность росла, недоброжелательство увеличивалось, и Мария-Антуанетта, почувствовав, что ей нужны подруги, наметила несколько молодых женщин и сблизилась с ними. Среди них были мадам де Пикиньи, мадам де Сен-Мегрен (интриганка, подсунутая Л а Вогюйоном и быстро разоблаченная), мадам де Косее, позже мадам де Ламбаль. А в сердцах не попавших в их число закипела ревность.
В тот момент, когда этой женщине, которую подавали как врага Франции, выпало взойти на трон, ее со всех сторон окружала недоброжелательность, и даже ее супруг начал вызывать недоверие у Ла Во-гюйона. Собственный наставник стал относиться к нему значительно прохладнее. В таком неустойчивом положении исправить все могло возвращение Шуазеля на пост министра. Партия ханжей и все недруги молодой королевы, предвидевшие возможность такого поворота событий, были начеку. Мадам Аделаида, герцог д'Эгийон и иезуит Радонвилье имели большое влияние на Людовика XVI и навязали ему Морепа, близкого родственника д'Эгийона, давнишнего наперсника герцога Беррийского, такого же, как и герцог, заклятого противника Шуазеля, мадам де Помпадур и их проавстрийской политики. Он окружил себя людьми, близкими герцогу Беррийскому, вроде Де Мюи, или враждебными австрийскому дому, вроде Верженов. Несмотря на присутствие Тюрго, министерство иностранных дел в тот момент совершенно определенно не благоволило Марии-Антуанетте, а мадам Аделаида, всегда оказывавшая на короля большое влияние, добавила сюда подозрение в легкомысленных и неосмотрительных действиях королевы. Собственно говоря, окружение не хотело ничего ей прощать, и малейшая инфантильность возводилась в преступление, по мнению этих добрых, горевших возмущением людей, заслуживающее отречения от престола. Когда на следующий день после коронации новая королева принимала поздравления от придворных дам, один незначительный инцидент вновь распалил их гнев. Одна из фрейлин удостоилась насмешки за свой возраст, и королева веером прикрыла улыбку. Это вызвало всеобщее возмущение. На королеву негодовали за отсутствие уважения к респектабельным женщинам, и на следующий день в Версале распространилась песенка — настоящий шантаж в пользу отречения:
Двадцатилетняя малышка-королева,
Так к людям относиться не годится,
Вы снова попадете за границу.
Немного позже маленькая невинная забава добавила ей вины. Пожелав увидеть восход солнца, королева однажды отправилась на вершину горы Марли-в обществе своих фрейлин и герцога Шартрского, но без сопровождения короля. Этого оказалось достаточно, чтобы поднялся шум, позорящий ее в высшей степени, и тут же возник злобный пасквиль «Пробуждение Авроры», полный клеветнических намеков.
