Утопический капитализм. История идеи рынка - Розанваллон Пьер (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Гегелевскую философию можно понимать и как переосмысление английской политической экономии. Он один из немногих, если не единственный философ, осознавший ее истинное значение. В первой части мы уже показали, каким образом эта политическая экономия должна была пониматься изнутри самого движения классической политической философии, и в каком-то смысле Смит становится экономистом лишь по мере развития своей моральной философии. Поэтому, основывая свою работу на Смите и Стюарте, Гегель лишь продолжает мыслить как философ, но именно эта опосредованность позволяет ему создавать новое, она является местом, дающим ему возможность осуществить определенный прорыв и освободиться от традиционного немецкого идеализма. Впрочем, если бы он на этом и остановился, он бы лишь принес в Германию английскую моральную философию XVIII века, довольствуясь подлинно философским конструированием понятия симпатии (см. тему борьбы за признание в «Феноменологии») и понятия гармонии (переходя от невидимой руки к хитрости разума) в рамках определенного исторического осмысления философии [188]. Его мысль тогда представляла бы собой не более чем философский синтез Смита и Стюарта. Но сила Гегеля в том, что он пошел дальше, благодаря самому этому интересу к политической экономии. Будучи заворожен открытием общества рынка как места осуществления универсального, он в то же время лучше любого экономиста своего времени осознает его границы и противоречия. Именно в этом Гегель нас здесь интересует: сила гегелевской мысли связана с тем, что она есть одновременно плод восхищения английской политэкономией и результат сопротивления этому восхищению.
Уже у Адама Смита обнаруживаются элементы критики разделения труда. Он пришел к необходимости рассмотрения ее негативных и отчуждающих моментов под влиянием Руссо [189]. Так, в V книге «Богатства» он говорит о ремесле простых людей из народа, которое, очевидно, столь просто и однообразно, «что дает мало упражнения уму, тогда как одновременно с этим их труд так непрерывен и так утомителен, что оставляет им мало досуга и пробуждает мало охоты заняться или даже подумать о чем-нибудь другом» (Т. II. P. 445) [190]. Но он ограничивается тем, что предлагает решить эту проблему при помощи образования; впрочем, преимущество именного такого способа решения, по Смиту, было бы в предотвращении «заблуждений экстаза и суеверия, которые у непросвещенных наций часто вызывают самые страшные беспорядки» [191]. И такой подход у Смита не случаен. У него встречается множество критических пассажей по поводу неравенства и отчуждения, порождаемых обществом рынка, и в этом он, кстати, повторяет зачастую весьма едкие тезисы Фергюсона из его «Опыта истории гражданского общества». Но, поскольку его теоретический фрейм не позволяет ему изучать и анализировать эти проблемы, он в конечном итоге неизменно их опускает или сводит к минимуму. И по большому счету принцип естественной гармонии интересов оказывается спасен лишь благодаря добродетели и умеренности. Таким образом, по сути, вся теория Смита основывается на «софизме композиции», если воспользоваться точным выражением Самюэльсона: она представляет собой неправомерное обобщение принципа, который может быть осуществлен только при определенных социальных и моральных условиях.
Гегель, напротив, озабочен тем, чтобы учесть все эти «непредвиденные побочные эффекты» и рассматривать их как нормальные, а не случайные последствия развития гражданского общества. Например, он понимает, что разделение труда неизбежно порождает как богатство, так и отчуждение. С разделением труда, отмечает он в «Йенской реальной философии», «труд становится еще более безнадежно мертв, он превращается в труд машины; навык отдельного рабочего становится от этого лишь еще более узкоспециализированным, а сознание заводского рабочего скудеет до крайней степени отупения» (Premières Philosophie de l'esprit. P. 128). Отношение труда отдельного индивида к совокупности потребностей становится, в буквальном смысле, нечитаемым (Гегель говорит, что его «невозможно увидеть»), оно теперь превращается в «слепую зависимость». Гегель так настоятельно обращает внимание на этот процесс еще и потому, что он – фактически единственный философ своего времени, предчувствовавший последствия грядущей промышленной революции. Он понимает, что гражданское общество, то есть рынок, конструирует и одновременно разрушает общество. Констатация этого факта, уже присутствовавшая в его первых произведениях, находит свое полное воплощение в «Философии права». «Когда гражданское общество действует беспрепятственно, – пишет он, – его народонаселение и промышленность растут. Благодаря тому, что связь между людьми, создаваемая их потребностями, и способы изготовления и доставления средств для удовлетворения последних получают всеобщий характер, накопление богатства увеличивается, ибо, с одной стороны, из этой двойной всеобщности извлекаются величайшие выгоды, а с другой стороны, эта же двойная всеобщность ведет к отрозненности и ограниченности особенного труда, а следовательно, к зависимости и бедственности положения прикрепленного к этому труду класса, с чем также связана неспособность чувствовать и наслаждаться дальше свободами, и в особенности духовными преимуществами гражданского общества» (§ 243) [192]. Таким образом, Гегель, понимая, что гражданское общество есть условие политической эмансипации индивидов, поскольку подразумевает свободный труд и предполагает свободу и социальную мобильность, в то же время приходит к необходимости решительной критики рынка по трем основным пунктам:
1. Рынок вызывает рост классового неравенства. Естественное неравенство непрерывно усугубляется в силу своего рода механической необходимости, поскольку богач и бедняк, из-за нужды последнего, оказываются связаны друг с другом. В результате «при чрезмерном богатстве гражданское общество недостаточно богато, т.е. не обладает достаточным собственным достоянием, чтобы бороться с чрезмерностью бедности и возникновением черни» (§ 245) [193]. Между прочим, в этом плане интересно отметить, что Гегель очень подробно интересовался всей английской системой poor laws, и, в частности, он читал сделанный Гарвом перевод книги Ж. МакФарлана, «Inquiries concerning the poor» («Исследования о бедности»). Пределы гражданского общества определяются тем фактом, что, будучи совершенно не способным уменьшить бедность, оно в конечном итоге вынуждено ее узаконить и институционализировать.
2. Экономический механизм как таковой подвержен различным формам утраты равновесия, выйти из которых спонтанным образом он не способен: флуктуации рынка, изменение моды, технические инновации и т.п.
3. Экономика как целое подчиняется закону направленного нарушения равновесия. Парадокс этого нарушения равновесия состоит в том, что оно проистекает из нищеты тех, по кому бьет более всего. Таким образом, складывается порочный круг, ведущий от неравенства доходов к недостаточному потреблению. И этот процесс необратим. Действительно, если заставить богатый класс поддерживать бедных, то гражданское общество будет противоречить своему базовому принципу, в соответствии с которым членом общества является лишь тот, кто обеспечивает себе существование независимым трудом. Бедняк, взятый под опеку, оказывается социально исключен, поскольку вновь впадает в свое прежнее состояние зависимости (см. § 245).
Гегель понимает, таким образом, что гражданское общество, в силу свойственной ему диалектики, оказывается «вытолкнутым за свои пределы» (§ 245). Оно вынуждено искать потребителей вне себя самого; ему приходится находить новые выходы вовне. Таким образом, чтобы сохранить себя, оно неизбежно должно экстериоризироваться. Но одной этой экстериоризации не может быть достаточно: гражданское общество, развитие которого пущено на самотек, не может быть средством реализации универсального.