Иллюстрированная история нравов: Эпоха Ренессанса - Фукс Эдуард (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
Все эти картины доказывают яснее ясного, с какой любовью это делается. Художник хочет прославить одно из величайших удовольствий, которые только существуют, и не знает границ в этом прославлении. Это применимо даже к большинству морализующих сатирических изображений. Сообразно сильно развитой морализующей тенденции века многочисленные, можно даже сказать, большинство таких картин проникнуты нравственным наставлением. Сатирическая мораль эпохи говорит: не одна женщина только потому позволяет прикасаться к ней, что таким образом легче всего может опустошить карманы мужчины. И сатира воспроизводит это явление в ряде простых, недвусмысленных картин. Между тем как влюбленный юноша занят пышным корсажем снисходительной партнерши, последняя украдкой вынимает деньги из его кармана. А если кошелек его туго набит, то девица ничего не имеет и против его еще более дерзких вольностей.
Когда с ней влюбленный старик, то женщина может даже и открыто опустошить его карманы, так как все равно платить за любовь он может уже только одной лишь монетой. Наслаждаясь красотой расцветающей девушки, забавляясь пышной прелестью зрелой женщины, старик спокойно смотрит, как она вытаскивает деньги из его мешков и считает их на столе. Последнее положение — это часто и сатирическая форма изображения брака между стариком и молодой девушкой.
Как ни метка сатира этих листков и картин, нельзя не видеть, что они косвенно восхваляют те самые нравы, которые высмеивают. Изображая «блудного сына» в компании падших женщин, расстегивающим сразу двум из них корсаж, или старика, удовлетворяющим свою бессильную похоть созерцанием раскрытой пышной женской груди, художник вместе с тем изображает предмет, манящий к «грезу», с таким вдохновением и восторгом, что поступок как «блудного сына», так и старика становится самой естественной вещью. И тот и другой были бы дураками, если бы поступили иначе.
Другой обычной темой литературы и искусства служит тот и в жизни обычный факт, что вместе с деньгами исчезает и женская любовь. В старой немецкой народной песне говорится:
«Моя милая улетела, как пташка, на зеленую ветвь. Кто будет со мною коротать длинные зимние ночи? Моя милая заставляла меня сидеть рядом с собой и смотрела через мое плечо на мой кошелек. Пока в нем были деньги, она меня ценила, а когда они вышли, погасла и любовь. Моя милая написала мне письмо, в котором говорит, что любит другого и забыла меня. Что она меня забыла, не очень-то печалит меня. Пусть потеряно, что нельзя удержать. Мало ли на свете хорошеньких девушек».
В пластических изображениях мораль этой истории представлялась обыкновенно так, что мужчина, за которым недавно еще нежно ухаживали, бесцеремоннейшим образом выставляется на улицу и ему указывается путь-дорога.
Само собой понятно, что во всех странах снисходительные девицы и женщины, охотно позволяющие дерзкому молодцу всевозможные вольности, пользуются большим спросом, чем сдержанные, отказывающие ему в них. Не одна строго нравственная девушка заплатила за свою сдержанность тем, что любовник бросил ее, предпочитая ей другую, которая охотно отдает прелести своего тела во власть его рук за право хозяйничать в его кошельке. В стихотворной пьесе «Die Egon» выступает такая девушка, покинутая за свою скромность, и говорит: «У меня был жених, обещавший на мне жениться. Но прошло уже около четырнадцати недель, и он не хочет исполнить своего обещания. Другая отбила его у меня. Она позволяет ему трогать ее, а сама в это время занимается его кошельком. Хорошо это не кончится».
Было бы неосновательно думать, будто роль женщины в этом флирте была совершенно пассивная, будто она сводилась только к тому, что она не противилась. Женщина знала во все времена, что необходимо случаю подставить ножку, чтобы заручиться успехом. А этот маневр заключался в том, что женщина ловко создавала обстановку, которая провоцировала мужчину к весьма ею желанной, хотя и стыдливо отклоняемой активности. Одним из главных средств для достижения этой цели была мода, в которой женщина систематизирует то, что особенно действует на чувственность мужчины. Формы же диктовались моде основной тенденцией века.
Но женщина всегда шла в этом направлении так далеко, как только позволяла эпоха. Мы уже знаем, какие смелые средства и формы допускало в этом отношении Возрождение, какие возможности предоставляло оно взорам по отношению к женской груди. То были, естественно, не единственные средства, и так же естественно то, что остальные не уступали им по смелости и грубости: смелому декольтированию сверху вниз соответствовало не менее смелое систематическое декольтирование снизу вверх.
Женщина слишком хорошо знала гипнотизирующее воздействие своих ног и еще более — интимных прелестей, хотя бы зрелище длилось всего секунду, другими словами, она скоро угадала значение зрения в любви. И потому глазам мужчины предоставлялись широчайшие свободы. Декольтирование снизу вверх достигалось в эпоху Ренессанса главным образом путем танца или игр, главная прелесть и главная соль которых состояли часто в возможно большем оголении женщины. Ограничимся здесь этим простым указанием, так как танцу и играм будет посвящено детальное описание в главе об общественных развлечениях.
Здесь необходимо еще обосновать индивидуальную смелость, до которой нередко доходили женщины этой эпохи в использовании вышеуказанных средств воздействия. Хронисты разных стран сообщают нам, что женщина охотно сама старалась очутиться в щекотливом положении или охотно позволяла друзьям застигать ее в таком положении. В такой ситуации она оставалась часто очень долго, «чтобы убедиться, что мужчина удостоверился в ее прелестях и в ее красоте». Примеры можно найти в новеллах королевы Наваррской, у Брантома и почти у всех современных новеллистов. Брантом пишет: «Часто дамам доставляет удовольствие показываться нам без помех, так как они чувствуют себя безупречными и убеждены, что могут нас воспламенить». О многих благородных дамах французского двора сообщается далее, что они позволяли кавалерам исполнять при них обязанности камеристок. Так они особенно охотно разрешали им надевать себе чулки и башмаки, так как это, по словам одной французской рукописи XVI в., дает «влюбленным дамам самый удобный случай показать мужчинам, которые им нравятся, те прелести, которые иначе они не могли бы обнаружить». Далее в этой рукописи говорится: «Дамы исходят при этом еще из той мысли, что мужчина с темпераментом никогда не упустит такого случая, чтобы не позволить себе некоторые вольности». С другой стороны, эта ситуация позволяет им всегда помешать ему зайти в его галантных предприятиях дальше, чем «им позволяют их совесть и честь».
В другом современном сочинении говорится: «В наше время найдется немного дам, которые не оказали бы подобных знаков милости не только друзьям, но даже и чужим. Некоторые уступали это право ухаживателю уже по прошествии нескольких дней, ибо современные женщины говорят: „Глаза и руки друга еще не делают мужа рогоносцем“. И потому они предоставляют рукам и глазам друзей величайшую свободу… Есть немало благородных дам, относительно которых многие придворные кавалеры могут похвастать, что имеют наглядное представление об их тайных прелестях, и, однако, эти дамы считаются образцами нравственности и добродетели. И совершенно основательно. Ибо они не унижают тем своих мужей, а только усиливают зависть в других, которым позволено разве созерцать эти несравненные красоты, тогда как мужья могут ими во всякое время и сколько угодно наслаждаться».
Эта наиболее смелая форма эксгибиционизма, как гласит научный термин для определения этого вида похотливости, составляла, как видно, спорт, которым тогда увлекались и приличные дамы. Эта форма позволяла им, по крайней мере в воображении, праздновать оргии.
Подобные вольности разрешались кавалерам и незамужними девушками. И прежде всего, конечно, тем холостым кавалерам, которых хотели побудить сделать предложение. И метод этот венчался успехом.
«Не одна благоразумная дама сумела тем, что ловко позволяла претенденту на ее руку удостовериться в ее красоте, крепче приковать к себе, чем при помощи влюбленных взглядов и остроумнейших слов».
