Жатва скорби - Конквест Роберт (лучшие книги .TXT) 📗
27 декабря 1929 года, как мы уже знаем, Сталин провозгласил задачу «ликвидации кулачества как класса»[ 1].
Официальное партийное указание о раскулачивании поступило только 30 января 1930 года, когда Политбюро одобрило и направило местным партийным органам резолюцию «О мерах по искоренению кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»[ 2], окончательно же узаконена эта политика была лишь декретом от 4 февраля.
Однако, как мы уже имели возможность убедиться, к тому времени массовое раскулачивание в ряде районов шло полным ходом под руководством наиболее рьяных сталинистов. В течение 1929 года раскулачивание стало превращаться в обычное явление. «Отдельные группы кулаков» были выселены из ряда украинских сел, казачьих станиц и других мест.[ 3] Все поняли это как начало ликвидации кулачества «как класса»[ 4].
Теперь кампания достигла последней стадии и шла в атмосфере предельного «классового» ожесточения. Согласно официальным заявлениям о том, что «кулаки не сойдут с исторической арены без жесточайшего сопротивления»[ 5], было решено, что «с кулаком следует обращаться так, как обращались в 1918 году с буржуазией. Кулаков-вредителей, активно сопротивляющихся строительству нового, надо отправлять на Соловки»[ 6] (печально известный комплекс концентрационных лагерей на островах в Белом море).
Разумеется, как уже отмечалось, само применение термина «кулак» было искажением истины с самого начала существования советского режима. Но теперь его вообще едва ли можно было применять для обозначения класса как экономической категории, даже и в том извращенном значении, которое придавалось этому понятию после революции. Многие кулаки совершенно обеднели, даже по меркам конца 20-х годов, что с полной ясностью следует из советских источников.[ 7] Других тоже вряд ли можно было считать богатеями или эксплуататорами. Лишь небольшая часть кулаков владела тремя-четырьмя коровами, двумя-тремя лошадьми. Более чем по одному батраку насчитывалось в хозяйствах, составлявших всего один процент от общего числа.
Показательна стоимость товаров, конфискованных у кулаков. Приводилась цифра 170 миллионов рублей, позднее – 400 миллионов, то есть между 170 и 400 рублями на хозяйство – даже если считать, что общее число раскулаченных составляло всего миллион семей, как сообщалось в официальных источниках. По выражению одного из комментаторов, расходы на депортацию были, вероятно, выше указанной суммы[ 8].
В одной из губерний (Криворожской) за январь–февраль 1930 года было раскулачено 4080 хозяйств, причем к колхозам перешло всего 2367 строений, 3750 лошадей, 2460 голов крупного рогатого скота, 1105 свиней, 446 молотилок, 1747 плугов, 1304 сеялок и 2021 тонн хлеба и проса! Советский исследователь, приводящий эти результаты, объясняет их скудность тем, что большая часть кулацкой собственности была захвачена во время наступления на кулака в период 1928–1929 гг.[ 9] В любом случае ясно, что кулак уже стал бедняком. Один из активистов так рассказывает о типичном кулаке: «У него больная жена, пятеро детей и ни крошки хлеба в доме. А мы называем его кулаком! Дети ходят в отрепьях, все оборванные, похожи на призраков. Я заглянул в горшок, стоявший на печи: вода да несколько картофелин – ужин на всю семью».[ 10]
Особенно потрясали крестьян случаи экспроприации у бывших бедняков, которые непосильной работой за годы НЭПа скопили денег на покупку лошади или коровы.[ 11]
Наконец, не говоря уже обо всех прочих безобразиях, доход среднего кулака был ниже среднего заработка работников сельского аппарата, преследовавших его как представителя класса богачей.[ 12] Впрочем, экономическая классификация приобрела к этому времени поистине фантасмагорические черты. Решение о раскулачивании основывалось на списках налогообложения, но этот, хотя бы внешне логичный, способ уже не годился для проведения официальной линии. В одном рапорте ОГПУ указывалось, что такой способ «часто не соответствует действительности и не оправдан серьезными причинами!»[ 13] На практике вся антикулацкая кампания пошла самотеком, затронув большие группы крестьян разного достатка.
Советский писатель Иван Стаднюк рассказывает про деревню, где даже местные коммунисты чувствовали, что только пять семей (по пять – восемь человек каждая) из шестнадцати раскулаченных можно было и вправду назвать кулацкими[ 14]. Советские экономисты хрущевского периода приводили в пример село Пловицы на Украине, где 66 из 78 кулацких хозяйств были «в действительности середняцкими».[ 15]
Как пишет Э. Г.Карр, «классовый подход» уже более не определял политику. Наоборот, политика определяла, какая форма «классового подхода» соответствует ситуации.[ 16] Например, даже очень бедного крестьянина, если он был набожен и ходил в церковь, относили к кулакам.[ 17] В любой момент можно было с легкостью перевести почти 2,5 миллиона середняцких хозяйств из категории «союзников» в категорию «классовых врагов».
Сталинская политика излагалась в маловразумительных терминах классового подхода. Эта политика подрывала экономику, поскольку вела к «ликвидации» самых эффективных производителей сельскохозяйственной продукции. Но существовал уровень, на котором сталинская политика все же была логичной. Если мы взглянем на крестьянство более реалистично, чей марксисты, мы увидим, что оно по существу представляло собой единое целое, все компоненты его были тесно взаимосвязаны. Тогда мы поймем, что цель сталинского удара по крестьянству состояла в устранении естественных лидеров деревни в ее борьбе против подчинения коммунистам. То, что термин «кулак» стали применять в гораздо более широком значении, чем вытекало из партийных экономических дефиниций, как раз и доказывает правильность нашего заключения. Еще более ясно это прослеживается на формализации термина «подкулачник» – определения, лишенного какого бы то ни было социального содержания даже по меркам сталинизма, но беспомощно маскирующегося под социально-экономическую категорию.
Официальные документы гласили: «Под „кулаком“ мы подразумеваем носителя определенных политических тенденций, которые очень часто прослеживаются также у подкулачников, будь то мужчина или женщина»[ 18]. Таким образом, любой крестьянин мог подлежать раскулачиванию, и понятием «подкулачник» широко пользовались для расширения категории жертв далеко за пределы самой растяжимой трактовки определения собственно «кулаков».
К тому же, вопреки первоначальным инструкциям, раскулачивание отнюдь не было ограничено зонами максимальной коллективизации[ 19].
К 1931 году власти уже начали признавать, что прежние кулаки более не подпадают ни под одно из разнообразных советских определений кулака: так, например, партийный комитет Западно-Сибирского края сообщал в ЦК в мае месяце, что выселенные в марте кулаки «располагали очень ограниченной собственностью» – то есть были бедны[ 20]. Советский историк отмечает, что кулаки утратили большинство своих характерных особенностей, как то: систематическое использование наемного труда, сдача внаем сельскохозяйственного инвентаря и лошадей, собственные мастерские и т.п., так что «к 1931 году стало все труднее разоблачать кулака, маскировавшего свою классовую сущность»[ 21]. Таково классическое выражение марксистского понятия о том, что бытие определяет сознание: если человек некогда подпал под определенную марксистскую категорию, она стала его «сущностью», которую последующие изменения не способны преобразить.
