Генералиссимус. Книга 1 - Карпов Владимир Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
После тщательной проверки оказалось, что поведение, предписываемое Троцкому обвинением, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него поведением, соответствующим его внутреннему состоянию.
Троцкий бесчисленное множество раз давал волю своей безграничной ненависти и презрению к Сталину. Почему, выражая это устно и в печати, он не мог выразить это в действии? Действительно ли это так невероятно, чтобы он, человек, считавший себя единственно настоящим вождем революции, не нашел все средства достаточно хорошими для свержения «ложного мессии», занявшего с помощью хитрости его место? Мне это кажется вполне вероятным.
Мне кажется также вероятным, что если человек, ослепленный ненавистью, отказывался видеть признанное всеми успешное хозяйственное строительство Союза и мощь его армии, то такой человек перестал также замечать непригодность имеющихся у него средств и начал выбирать явно неверные пути.
...Он великий игрок. Вся жизнь его — это цепь авантюр: рискованные предприятия очень часто удавались ему.
Русским патриотом Троцкий не был никогда... Что же являлось и является и ныне главной целью Троцкого? Возвращение в страну любой ценой, возвращение к власти".
Далее писатель, хорошо информированный о политической ситуации на Западе, пишет о том, что Троцкий не только активизировал своих сторонников в Советском Союзе, вплоть до террора и подготовки физического уничтожения Сталина и его сторонников, на сотрудничество с фашистами, он вместе с ними готовил «пятую колонну» для ослабления СССР перед войной и нанесения ударов в тылу, когда начнется война.
Фейхтвангер далее продолжает:
"Что касается Пятакова, Сокольникова, Радека, представших перед судом во втором процессе, то по поводу их возражения были следующего порядка (возражения у писателя. — В. К.):невероятно, чтобы люди с их рангом и влиянием вели работу против государства, которому они были обязаны своим положением и постами...
Мне кажется неверным рассматривать этих людей только под углом зрения занимаемого ими положения и их влияния. Пятаков и Сокольников были не только крупными чиновниками. Радек был не только главным редактором «Известий» и одним из ближайших советников Сталина. Большинство этих обвиняемых были, в первую очередь, конспираторами, революционерами, бунтовщиками и сторонниками переворота — в этом было их призвание... К тому же они верили в Троцкого, обладавшего огромной силой внушения. Вместе со своим учителем они видели в «государстве Сталина» искаженный образ того, к чему они сами стремились, и свою высшую цель усматривали в том, чтобы внести в это искажение свои коррективы.
Не следует также забывать о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право; никто из них, например, не входил в состав Политического бюро. Правда, они опять вошли в милость, но в свое время их судили как троцкистов, и у них не было больше никаких шансов выдвинуться в первые ряды. Они были в некотором смысле разжалованы, а «никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны», — говорит Радек".
Фейхтвангер пишет о зарубежной прессе, утверждавшей, что обвиняемых якобы подвергали гипнозу, давали им специальные наркотические средства и т. п. Его спрашивали: «Вы видели и слышали обвиняемых: создалось ли у Вас впечатление, что их признания вынужденны?»
И писатель отвечал:
"Это впечатление у меня действительно не создалось. Людей, стоявших перед судом, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своим палачом. Вообще не следует думать, что это судебное разбирательство носило какой-либо искусственный или даже хотя бы торжественный, патетический характер.
Ничто не разделяло суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило бы на скамью подсудимых; барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее обрамление ложи. Сами обвиняемые представляли собой холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали в публику... Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности... Очень жаль, что в Советском Союзе воспрещается производить в судах фотографирование и записи на граммофонные пластинки. Если бы мировому общественному мнению представить не только то, что говорили обвиняемые, но и как они это говорили, их интонации, их лица, то, я думаю, неверящих стало бы гораздо меньше.
Признавались они все, но каждый на свой манер: один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат (армии Троцкого), третий внутренне сопротивляясь, прибегая к уверткам, четвертый, как раскаявшийся ученик, пятый — поучая. Но тон, выражение лица, жесты у всех были правдивы".
Далее писатель характеризует поведение на процессе целого ряда участников. Подчеркивает, что члены суда, прокурор ни разу не повышали голоса, все вели себя в высшей степени корректно.
Фейхтвангер отрицает, что прокурор (или судья) прерывал подсудимых, затыкал им рот, хамил, кричал, бесцеремонно лишал слова. Фейхтвангер задает от имени сомневающихся вопрос: подсудимые не защищаются, не пытаются привести в свое оправдание смягчающие обстоятельства — почему?
"То, что обвиняемые признаются, объясняется очень просто. На предварительном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что отрицание было бы для них бесцельно.
...В 1935 году перед лицом возрастающего процветания Советского Союза обвиняемые должны были признать банкротство троцкизма. В силу этих обстоятельств... признания обвиняемых прозвучали как вынужденный гимн режиму Сталина. Эти троцкисты... уже не могли защищать то, что они совершили, потому что их троцкистские убеждения были до такой степени опровергнуты фактами, что люди зрячие не могли больше в них верить. Что же оставалось им делать, после того как они стали на неправую сторону?.. В последнем выступлении перед смертью признаться: социализм не может быть осуществлен тем путем, которым мы шли..., а только другим путем — путем, предложенным Сталиным.
Но даже если отбросить идеологические побудительные причины и принять во внимание только внешние обстоятельства, то обвиняемые были прямо-таки вынуждены к признанию. Как они должны были себя вести после того, как они увидели перед собой весьма внушительный следственный материал, изобличающий их в содеянном? Они были обречены, независимо от того, признаются они или не признаются... Грубо говоря: если они не признаются, они обречены на смерть на все сто процентов, если признаются — на девяносто девять... Из их заключительных слов видно, что такого рода соображения действительно имели место".
Послушайте, защитники Бухарина и обвинители правосудия, что кричит Бухарин, по сути дела, уже с того света:
"Мне кажется, что когда по поводу процессов, проходящих в СССР, среди части западноевропейской и американской интеллигенции начинаются различные сомнения и шатания, то они, в первую очередь, происходят из-за того, что эта публика не понимает того коренного отличия, что в нашей стране противник, враг, в то же самое время имеет это раздвоенное, двойственное сознание. И мне кажется, что это нужно в первую очередь понять.
Я позволяю себе на этих вопросах остановиться потому, что у меня были за границей среди этой квалифицированной интеллигенции значительные связи, в особенности среди ученых, и я должен и им объяснить то, что у нас в СССР знает каждый пионер.
Часто объясняют раскаяние различными, совершенно вздорными вещами вроде тибетских порошков и так далее. Я про себя скажу, что в тюрьме, в которой я просидел около года, я работал, занимался, сохранял голову. Это есть фактическое опровержение всех небылиц и вздорных контрреволюционных россказней.
