Иосиф Грозный (Историко-художественное исследование) - Никонов Николай Григорьевич (читать хорошую книгу txt) 📗
Почти обо всем этом говорил Сталин на Политбюро. «Проспал! Прохлопал! Ввел войска в заблуждение! Предал страну», — в один голос пели недобросовестные историки после. А он хотел выиграть не только ВРЕМЯ — выиграть ПРАВО быть правым.
Отпустив Политбюро, Сталин занялся срочными делами. Их было так много, что Сталин, вызвав Поскребышева, недовольно сказал:
— Я нэ лошядь! Разбэрите эту кучу… Мнэ дайтэ толко срочноэ и важнэйшее… Остальное потом…
И когда молчаливый Поскребышев вышел, Сталин подумал, что зря отпустил на юг Жданова: не время сейчас было отдыхать, и часть дел можно было бы поручить ему. Жданову Сталин доверял больше, чем Молотову и чем когда-то Кирову. Около двух часов дня он позвонил командующему Московским военным округом генералу армии И.В. Тюленеву.
— На проводэ… Сталин… По моим данным, — мрачно сказал он, — сэгодня ночью может быть… нападэние фашистской авыации… на Москву.
— Неужели, товарищ Сталин?! — брякнул пораженный Тюленев.
— Нэ перэбивайте мэня, товарищь Туленев… Итак… Я… Прыказываю… нэмэдлэнно привэсти в баэвую готовност всу протывовоздушную оборону округа. Усылит дополнытелно кунцевский участок… Электростанции… Железнодорожные узлы… Оборонные прэдпрыятия… Стратэгычэские абекты… Асобо… Кремл, Мавзолэй, площад… Чэрэз тры часа доложит лычно мнэ… Всо.
В пять часов дня в Кремль были вызваны Тимошенко и Жуков. Оба они еще с начала мая почти ежедневно являлись к Сталину с «красной папкой», где было подробно обозначено все, вплоть до проекта указа о всеобщей мобилизации, превращения «особых западных округов» во фронты, создания Ставки главного командования, выносных командных пунктов, и даже рубежей небольшого возможного отступления, и даже рубежей «второго», резервного фронта, куда уже с мая этого тревожного теплого года тайно, ночами стали перебрасывать армии из внутренних округов: Орловского, Приволжского, Уральского, Забайкальского, Среднеазиатского. А еще раньше был в «красной папке» и план опережающего внезапного удара по Румынии и немцам, разработанный Жуковым и Ватутиным во «внеочередном» порядке, который Сталин не утвердил, но рассматривал долго и внимательно. Резолюция: «Пока не время». (Документ этот был уничтожен, сохранился лишь черновик.)
Теперь решение созрело. И вот приказ, словно отпечатанный в сталинской феноменальной памяти:
«В течение 22–23 июня 41 года возможно внезапное нападение фашистской Германии на фронтах Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов. Нападение немцев может начаться с провокационных действий.
Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения (эту вставку в проект приказа внес он, и за нее впоследствии будут старательно цепляться все, желающие обвинить Сталина в некомпетентности, перестраховке и даже глупости). Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого и Одесского военных округов БЫТЬ В ПОЛНОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ и встретить внезапный удар немцев или их союзников.
ПРИКАЗЫВАЮ:
В течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепрайонов на госгранице.
Перед рассветом 22 июня рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировав.
Все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно.
Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.
Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить».
И хотя приказ-директива был разработан Жуковым и Тимошенко и подписывался ими же, Сталин наизусть помнил все слова. Приказ этот уже навяз в уме. Но до последнего часа Сталин был почти уверен, что немцы сперва пойдут на широкую провокацию, как это было, допустим, с японцами на Хасане, на Халхин-Голе, и точно так же немцы подготовили провокацию в польской войне, обвинив поляков во всех смертных грехах. Гады и есть гады… Фашисты и есть фашисты.
— ФАШИСТЫ… — вслух сказал Сталин, тяжело опускаясь на диван, не зная даже, ложиться ли спать или оставаться бодрствовать. За шторой окна уже серело. Но телефон, замаскированная «вертушка» прямой связи с Кремлем, молчал, и Сталин решил все-таки лечь. Он подошел к двери, повернул ключ — так делал всегда, достал из шкафа подушку, подумав, добавил еще одну, бросил на диван свежую простыню — постельное белье меняли ежедневно, потому что Сталин считал: на свежей простыне отдыхается лучше. Сев на диван, он начал, отчаянно морщась, стягивать сапоги. Самое это было трудное, противное дело: после пятидесяти уже появилось брюшко, а ноги болели, как ни лечил. Припомнил, что как-то стягивать сапоги ему бросилась помогать Валечка и как он цыкнул: «Я — шьто… Памэщик?!» Больше не подступалась.
Стянул сапоги, размотал портянки, устало пошевелил натруженными пальцами, чувствуя явное облегчение. Поморщился, обоняя неприятный запах: ноги потели, что только он не делал. Из-за этого не носил и носки, а портянки каждое утро Валечка приносила свежие.
Кривясь от боли в ногах и в спине, пошел в туалет, был Вождь теперь в одной заношенной нижней рубахе (не любил менять) и в шелковых кальсонах, которые стал носить недавно, из-за Валечки, а раньше носил простецкие, солдатские, бязевые. В таком одеянии, без кителя и сапог, он казался еще ниже ростом, старее и с неудовольствием ощущал себя словно бы избитым. Все болело, недомогало. Положив свой потертый пистолет под подушку (иначе бы не уснул — оружие всегда успокаивало), он накрылся стеганым одеялом, с которым не расставался ни летом, ни зимой, и хотя было жарко, за долгий июньский день дачу напекло, Сталин укрылся с головой и мгновенно провалился в сон…
Но, кажется, сон этот опять переходил в явь, когда день, прожитый и тяжелый, еще не ушел из головы, из озабоченного, распаленного тревогой мозга. Все события этого дня прокручивались с надоедной медлительностью. Особенно утренние сообщения всех разведок: война, война, война! Армии Гитлера пришли в движение… Перебежчики сообщают… Из Киевского особого… Сообщение… Два «юнкерса» приземлились. Летчики сдались… И — тоже: война! А в Политбюро, кроме Молотова… Все спокойны… Все верят в силу армии. Ворошилов вострится… Маленков успокаивает… Берия глядит в рот: «Какая… вайна? Гитлер что — дурак?» И все-таки… это… войска, это… надо… готовить… — Калинин. Стратэг… Сморчок…
И опять лица, лица, лица. И все смотрят. А отвечать будет ОН. Отвечать. Вспомнилась во сне уже львовская встреча с Гитлером. Его, Гитлера, лицо, лицо продажного актера, позера… Дешевые ужимки. Бегающие бледно-голубые глазки, челка, дергающиеся, ужимающиеся усики. Торжественно клялся… Прижимал руки к груди… «Германия никогда не будет врагом России! У вас есть прекрасный ход! Индия! Афганистан! Иран! Выход к третьему океану! Зачем двум великим, идущим к социализму странам ссориться? Зачем?»
Гитлер… Гитлер… Гит…
Сталин впал в забытье. И тут же неприятно, резко проснулся. В дверь стучали.
— Товарищ Сталин! К телефону… Жуков звонит! Война! Немцы бомбят…
Кряхтя, поднялся. Начал одеваться. Спал ли? Не понял. Бомбят? Москву, что ли? — была первая мысль. Значит, сошлось. Все сошлось. Но ведь приказ передан за полсуток… Должны подготовиться…
Сунул ноги в комнатные туфли. Вышел. Рядом стояли навытяжку Румянцев и Власик. А мысль все металась: «Может… провокация? Эще обойдется?»
— Слушяю… — болезненно сказал он.
— Товарищ Сталин! — властный, жесткий голос Жукова. — Разрешите доложить… Сегодня в три тридцать немцы перешли границу. Во всех округах. Бомбят города Украины, Белоруссию, Прибалтику. Как быть?
Они спрашивают, и он должен ответить… Помедлил, обдумывая.
— Вы меня слышите? Поняли?! — голос Жукова уже превышал данную ему власть.
