Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том второй - Свечин Александр Андреевич
«Глубокое изучение ремешков, правил вытягивания носков, равнения шеренг, выделывания ружейных приемов, коими щеголяют все наши фронтовые генералы и офицеры, признающие устав верхом непогрешимости, служит для них источником высших поэтических наслаждений. Поэтому и ряды армии постепенно пополняются лишь грубыми невеждами, с радостью посвящающими всю свою жизнь на изучение мелочей военного устава; лишь это знание может дать полное право на командование различными частями войск».
В условиях реакции новый командный состав мог поддерживать дисциплину в рядах армии не суворовским братским отношением к солдату, а лишь постоянной муштровкой, суровой взыскательностью, внешними, формальными мерами. Таким же тяжелым взысканиям за свои проступки подвергались и офицеры; это уже не были гордые представители дворянского класса, как в XVIII столетии, а только военные карьеристы, чиновники; в царствование Николая I до 1000 офицеров было разжаловано в солдаты.
Русская интеллигенция окончательно повернулась спиной к армии; эта позиция, сохраненная в ряде поколений, до Русско-японской войны включительно, стала для нее чрезвычайно характерной. Армия на этом разрыве проиграла столько же, сколько и интеллигенция.
Находиться под началом грубых, невежественных генералов и полковых командиров никому неприятно. Русская армия стала терпеть недостаток в офицерах, так как помещичий класс и образованная буржуазия уклонялись от военной службы. Основная масса — 70 % николаевских офицеров — образовывалась за счет беднейшей и получившей лишь начатки образования части сыновей дворян и разночинцев; они поступали в армию вольноопределяющимися и через несколько лет производились в офицеры без экзаменов. Сыновья офицеров, воспитывавшиеся в пятиклассных кадетских корпусах, научный уровень которых также упал в сравнении с XVIII веком, составляли лучшую часть офицерского корпуса и служили преимущественно или в гвардии или в специальных родах войск; число их достигало лишь 20 % всего офицерского корпуса; до 10 % офицерского состава приходилось пополнять производством унтер-офицеров, поступавших на военную службу кантонистами или по набору. Сыновья офицера из кантонистов, родившиеся до его производства в офицеры, за исключением одного, оставались париями-кантонистами. Семья офицера из кантонистов оставалась, таким образом, на полукрепостном состоянии, что свидетельствует о крайне скромном уважении к офицерскому званию.
Офицерский корпус расслоился на белую и черную кость. Произведенные из кантонистов неполноправные офицеры дрожали за свою участь и опасались катастрофы за любую мелочь, не понравившуюся на смотру; они были также несчастны, как солдаты, отличались жестоким обращением с подчиненными, и часто наживались за их счет. И несмотря на всю эту неразборчивость в пополнении командного состава, последнего не хватало: в начале царствования Николая I на 1 000 солдат приходилось 30 офицеров, а к концу на то же количество солдат приходилось только 20 офицеров. Малая успешность пополнения командного состава объясняется и тем, что офицеры, в среднем, служили, как и николаевские солдаты, только десять лет; наиболее пригодный элемент командного состава, найдя возможность устроиться вне армии, уходил в отставку.
Если масса николаевских офицеров деклассировалась, то самые верхи армии, военные министры Чернышев и Долгорукий, командующие армиями Паскевич, Горчаков и Меньшиков, командующий на Кавказе Воронцов, представляли верхи титулованной аристократии, получившие европейское образование, ведшие служебную переписку на французском языке, изучавшие стратегию по трудам Жомини. Эти верхи решительно оторвались от армии; светлейший князь Меньшиков, остроумнейший человек, никогда не мог принудить себя сказать несколько слов перед солдатским строем; в противоположность Суворову, новое высшее командование ничего общего с солдатской массой не имело, тяготилось нашей отсталостью от Западной Европы и было проникнуто глубочайшим пессимизмом. Для всего высшего комсостава характерным является скептицизм по отношению к России, полное неверие в силы русской государственности. Морально он уже являлся разбитым до столкновения с Западной Европой, и потому неспособен был использовать и имевшиеся налицо силы и средства.
Генеральный штаб. В 1882 году, по идеям Жомини, была учреждена Военная Академия, с несравненно большими задачами и более широкой программой, чем существовавшие в то время высшие военные школы за границей. Академия имела две цели: 1) подготовка офицеров для службы в генеральном штабе и 2) распространение военных познаний в армии. Однако, несмотря на известную покладливость Жомини, он не был допущен к руководству Военной Академией. Первым ее начальником был назначен генерал Сухозанет, основным лозунгом которого было положение: «без науки побеждать можно, без дисциплины — никогда»; Сухозанет установил в Академии жестокий режим. Так как феодализм упорно отстаивал свою монополию на высшее командование, и в армии ставка на образованных генералов была исключена, то вторая часть задачи Военной Академии — распространение в армии военного образования — отпала. В 1855 году, в год смерти Николая I, в разгар Восточной войны, это создавшееся положение было лишь запротоколено переименованием Военной Академии в Николаевскую академию генерального штаба. Последняя не должна была заботиться об уровне военных познаний в армии, а лишь поставлять ученых секретарей малограмотным генералам.
Таким образом, генеральный штаб не мог помочь высшему командованию выбраться из его затруднений; он был засажен за канцелярскую работу, лишен инициативы, не имел нужного авторитета. Штабная служба была плохо организована. Главнокомандующий в Крыму Меньшиков принципиально обходился вовсе без штаба, обдумывая в тайне свои намерения, и имея при себе лишь одного полковника для рассылки отдаваемых распоряжений.
Организация и мобилизация. Наличный состав армии достигал миллиона нижних чинов. Между тем, крупных организованных единиц было чрезвычайно мало; армия насчитывала всего 29 пехотных дивизий, лишь немного больше того, что могли мобилизовать европейские государства, содержавшие в мирное время на действительной службе в 5 раз меньшее количество едоков. Собственно регулярная армия насчитывала 690 тыс.; 220 тыс. представлял Корпус внутренней стражи; местные интересы обслуживались войсками с чисто крепостной расточительностью людского материала; по своей подготовке и составу части внутренней стражи представляли моральных и физических инвалидов, отбросы рекрутских наборов, и ни малейшего боевого значения иметь не могли. На действительной службе в мирное время находилось 90 тыс. казаков.
Иррегулярные части, по штатам военного времени, должны были представлять 245 тыс. человек и 180 тыс. коней; фактически в Восточную войну они были мобилизованы в гораздо большем составе и представляли массу в 407 тыс. человек и 369 тыс. коней. Возможности дальнейшего роста их имелись налицо. При таком изобилии легкой иррегулярной конницы, мы содержали еще свыше 80 тыс. регулярной кавалерии. Впрочем, количество регулярной кавалерии шло беспрерывно на убыль, не только в процентном отношении к пехоте, но и абсолютно: начало николаевского царствования — 20 кавалерийских дивизий, эпоха Восточной войны — 14 кав. дивизий; после демобилизации были сокращены еще 4 кав. дивизии.
Артиллерия была многочисленна; артиллерийские бригады, имевшиеся по числу пехотных дивизий, состояли из 4 батарей, по 12 орудий в каждой; в соответствии с обычаями, установившимися при Наполеоне, в каждой батарее имелись и пушки и гаубицы (единороги).
Управление характеризовалось централизацией решения всех вопросов в Военном министерстве, на котором лежало непосредственное контролирование войск и военных учреждений.
Войска были сведены в 8 пехотных корпусов — по 3 пехотных дивизии, 3 арт. бригады, 1 кав. див., 1 конно-артиллерийская бригада, 1 саперный батальон; кроме того, имелись 2 кав. корпуса и Отдельный кавказский корпус.
