Очень долгий путь (Из истории хирургии) - Яновская Минионна Исламовна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
В 10–17 рассекается кожный покров. Мелкие и мельчайшие сосуды прижигают электрокоагулятором, зажимов совсем мало. Крови тоже мало — операция почти бескровная.
Рассекают ребра.
10-32. Открыта грудная полость. Ассистент отводит в сторону легкое.
10-40. Легкое спадается.
— Раздуйте! — говорит профессор.
На другом краю стола один из ассистентов кропотливо выделяет бедренную артерию. К ней будет подключен АИК. К ней и к двум полым венам — верхней и нижней, непосредственно у самого сердца. Их выделяет Соловьев.
10-45. Правое сердце почти все в плевральной полости. Профессор учит ассистента, как надо держать сердце:
— Легко, еще легче, перстами, легкими, как сон…
Это он разряжает напряженную атмосферу, чтобы молодые его помощники меньше волновались.
Больная спит. Электрокардиограф и электроэнцефалограф рисуют голубые зигзаги на экранах. Пока все в порядке.
10-52. Верхняя полая вена выделена. Профессор принимается за нижнюю.
10-55. Нижняя полая выделена. Профессор рассекает правое предсердие. Измеряет внутрисердечное давление.
11-00. Профессор пальцем щупает отверстие в перегородке. Молча кивает: диагноз поставлен правильно.
Бегут по экрану синие зигзаги от сердца и от мозга. То высокие, то низкие. Специально приставленный: врач следит за рисунком — по ним определяют состояние главных жизненных органов, их реакцию на вмешательство. На стерильном лотке лежит синтетическая заплатка — если дефект в перегородке окажется большим, его закроют заплаткой, если маленьким — просто ушьют.
11-05. В кровяное русло через предсердие ввели гепарин — препарат, задерживающий свертывание крови, предохраняющий от образования тромбов.
11-25. Глеб Михайлович подает команду:
— Раз, два… Начали!
Включается АИК. Всеобщее внимание, напряжение усиливается — это первый критический момент: вся бригада ждет, как отреагирует организм на присоединение аппарата. Вот уже кровь льется через прозрачный резервуар, видно, как работают искусственные легкие.
Несколько секунд сердце тоже еще работает — идет параллельное кровообращение. Потом сердце перестает в нем участвовать, пульсирует вхолостую; оно становится «сухим» — крови в нем почти нет, она вся по сосудам поступает в АИК, минуя сердце.
Несмотря на то что кислород вместе с наркозом принудительно вводят в организм, легкие все время надувают, чтобы не спались.
Трещат, посвистывают, шумят потихоньку аппараты. Время от времени наблюдающие докладывают:
— Пульс такой-то… Давление такое-то… ЭКГ — норма… ЭЭГ — норма…
Профессор манипулирует внутри сердца.
Наконец, бросает одно слово:
— Нет!
Это значит, что дефект небольшой, заплатка не понадобится. Отверстие будут зашивать. Операция займет гораздо меньше времени.
Профессор ушивает отверстие в межжелудочковой перегородке и ежеминутно, пока шьет, спрашивает:
— ЭКГ?
Это сейчас самое важное — на деятельности сердца сосредоточено внимание всех присутствующих. Пока все в норме. И вдруг:
— Блок! — предупреждает наблюдающий.
Но сердце замерло только на мгновенье, с блокадой бороться не пришлось, она сама прошла. И больше сюрпризов не было.
11-20. Конусообразный дефект в перегородке, размером с копейку в самой своей широкой части, зашит.
11-35. Профессор начинает зашивать предсердие.
Больную постепенно переводят на параллельное кровообращение. Отключают верхнюю полую вену. Потом — нижнюю. Последней отключают от АИКа артерию.
11- 55. Профессор Соловьев подает команду:
— Приготовиться! Раз… Два… Стоп машина!..
Аппарат искусственного кровообращения выключен.
Сердце само гонит по сосудам кровь. Больная дышит. На электрокардиограмме никаких изменений.
Перфузия — искусственное кровообращение — продолжалась тридцать минут. Операция близится к финишу.
12-15. Глеб Михайлович снимает перчатки, отходит от операционного стола. Слегка охрипшим, но уже совсем спокойным голосом дает ассистентам последние указания. И говорит:
— Когда будете шить, работайте аккуратно, чтобы не скособочилась грудная железа. Помните, что это — девушка.
Будь Оля в сознании, сумей она услышать последние слова профессора, она наверняка рассмеялась бы — какое в ту минуту имело значение, красивым или некрасивым будет шрам на ее груди? Такая мелочь, по сравнению с тем, что дали ей хирурги!
Но после многотрудной, серьезной операции, стоившей тяжелого физического и нервного напряжения всем ее участникам, профессор не упустил и эту мелочь.
Характерный штрих, по которому узнают руку художника, туше пианиста, голос писателя. В этом маленьком штрихе я узнала почерк Петровского, его школу.
В 12–55 больную отвозят в послеоперационную палату. С той минуты, как ее привезли в операционную, прошло три часа.
Три часа плюс целая жизнь.
Палата, в которую повезли Олю, такая же, как все послеоперационные палаты на всех пяти этажах института. Так же, как и в сердечном отделении, в отделениях грудной, сосудистой, общей хирургии и хирургии органов пищеварения после операции больных продолжают лечить… наркозом. Послеоперационный наркоз так и называется «лечебным». И он действительно лечит.
Разительный контраст между полным отсутствием боли во время операции и вихрем болевых ощущений после того, как действие наркоза иссякает, дорого обходится организму. Обычно в этот период больные получали определенное количество наркотиков, типа морфия и других. Но, во-первых, они отнюдь не безвредны; во-вторых, они снимают боль только на короткий период, а потом она с новой силой обрушивается на человека, а вводить их непрерывно нельзя, и, наконец, даже в период действия наркотики только приглушают ощущения, но не снимают их совсем. В результате измученный, безмерно ослабленный организм вместо того, чтобы мобилизоваться на преодоление возможных послеоперационных осложнений, на быстрейшее восстановление всех своих функций, сосредоточивается исключительно на борьбе с болью.
В 1959 году профессор Петровский предложил продолжить в палате тот высокий уровень научных методов, который применяется в операционной для спасения и безопасности больного. Закись азота с кислородом дается на одну-две минуты, и больной впадает в легкий приятный сон. Так продолжается несколько суток. Щадится психика больного — предупреждаются возможные послеоперационные психозы; в значительной мере предупреждаются легочные, сердечно-сосудистые и другие осложнения; предупреждаются мучительные ощущения, от которых иной раз невозможно дышать.
Лечебный наркоз дал огромный эффект. Резко снизились катастрофические послеоперационные ситуации. Человек избавился от страданий на весь период выздоровления.
Это тоже почерк, по которому можно узнать школу Петровского.
Ученый живет не только в своих открытиях — в учениках.
Бывает, что крупный хирург, внесший большой вклад в науку, уходит из жизни, почти не оставляя учеников. То есть они у него, разумеется, были, но тех, кто в состоянии продолжать его дело на том же высоком научном уровне, «размножать» его славу, очень мало или вовсе нет. На талантливых учеников, на одаренность нужно иметь особый нюх. Должно быть, он есть у академика Петровского. Многие из его учеников стали большими учеными, буквально за несколько лет из молодых начинающих врачей выросли в крупных деятелей медицины.
Годы уходят на разработку новых методик, на эксперименты на животных, на то, чтобы получить уверенность в успехе, когда эти методики выйдут в клинику. И если то, что сегодня кажется лучшим, завтра станет просто хорошим, ученые возвращаются к поиску, чтобы снова найти лучшее.
В институте не существует стандартных, раз навсегда установленных операций. Всякий раз методика хирургического вмешательства подбирается в зависимости от состояния данного больного, от характера, степени и давности заболевания, от множества значительных и самых, казалось бы, мелких причин.
Не так давно, когда зашел разговор о достижениях современной хирургии, Борис Васильевич Петровский сказал:
