Тайны Великой Скифии. Записки исторического следопыта - Коломийцев Игорь Павлович (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Посчитав, что речь идет об Аэции, стоявшем на пути к свершению его грандиозных планов, Аттила решился на битву. Но неуверенный в исходе сражения, лучшую часть своего войска — гуннов — он поставил в центре. При таком расположении король был надежно защищен, поскольку он, находясь внутри сильнейшей части своего войска, не подвергался опасности. Левое крыло возглавлял Валамир со своими остготами. На правом расположились гепиды Ардариха.
По-иному было выстроено войско Аэция. Полководец знал, что в маневренном бою конные стрелки-гунны не имеют себе равных. И главную свою задачу он видел в том, чтобы сковать действия наиболее подвижной части армии врага. Тем более что предводитель противника сам сделал ошибку, расположив свои элитные части по центру. Аэций с римским войском дислоцировался на левом фланге своих сил, напротив гепидов. В центре поставил тяжелую, вооруженную длинными копьями аланскую конницу.
Он боялся, что король аланов Сангибан будет искать сепаратного мира с Аттилой, и постарался окружить его наиболее верными войсками. По счастью, эти опасения оказались пустыми: аланы мужественно сражались и не подвели союзников. Правый фланг держал пылавший гневом на своих родственников остготов царь везеготов Теодорид со своими старшими сыновьями Торисмундом и Теодорихом.
Грандиозному сражению предшествовала схватка за господствующую над равниной высоту. Здесь расторопность проявил Аэций, и его войска начали битву с более выгодных позиций.
Увидев, что армия его от этого пришла в смятение, Аттила обратился к воинам с воззванием: «После побед над таким множеством племен, после того, как весь мир — если вы устоите! — покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело… Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите собравшиеся здесь разноязычные племена, признак страха — защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска повержены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи… Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему Судьба утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы мы ликовали после этого боя? Кто же, наконец, если не боги, открыл нашим предкам путь к Меотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Я не сомневаюсь в благоприятном исходе этого боя, который сулят нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!»{96}
С этими словами вождь гуннов выстрелил в сторону вражеского войска, и схватка началась. Выпущенная стрела была единственным участием Аттилы в сражении, после чего он, совершенно отстраненный, ждал исхода боя. Между тем битва развивалась совсем не так, как это было обещано в призывных речах гуннского царя. Римляне, аланы и везеготы не дрогнули и не обратились в бегство. Более того, отразив первый натиск гуннов, они перешли в контратаку. Вот как это описывают древние авторы:
«Сходятся врукопашную; битва лютая, переменная, зверская, упорная… Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых… Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, перемешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они — раненые — и пролили…»{96} В битве с обеих сторон погибли почти двести тысяч воинов — немыслимая для тех времен цифра.
Опрокинув фланги врага, армия Аэция почти окружила гуннов, сам Аттила остался в живых только благодаря своей предусмотрительности — позади своих войск он расположил лагерь, окруженный сцепленными между собой кибитками гуннов. Кроме того, он начал битву, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и поэтому наступившая в конце боя ночная мгла позволила отступающим гуннам укрыться в этом убежище.
Но окруженные со всех сторон римлянами, аланами и готами, войска Аттилы оказались в ловушке. Хотя гунны и храбрились, шансов вырваться у них не было. Аттила приказал сложить в огромную кучу деревянные седла, чтобы зажечь из них костер, когда римляне пойдут на штурм. Он намеревался броситься в огонь, дабы никто не смог сказать, что «владыка Мира» попал к нему в руки.
Никто не знает, о чем думал Аэций, видя, как друг его детства готовится покончить с собой. Вспоминал ли он паннонские степи, где выросли в играх и шалостях двое мальчишек, один из которых должен был сейчас прикончить другого? Смотрел ли он на восходящее солнце, закат которого вождю гуннов уже не суждено было увидеть, если бы войска вновь пошли в атаку? Но далее случилось нечто странное. То, что историки до сих пор не могут убедительно объяснить.
В битве погиб царь везеготов Теодорид, и его старший сын Торисмунд тут же был провозглашен вождем. Как верный союзник он спросил у Аэция, что ему предпринять. И в ответ услышал, что надлежит срочно ехать в Тулузу, пока никто из братьев не захватил его трон. Встревоженный подобной перспективой Торисмунд поднял свое войско и отбыл в Галлию. Когда непримиримые враги гуннов ушли, Аэций тоже отвел свои войска.
Иордан считает, что полководец ромеев сознательно спас остатки гуннской армии, опасаясь чрезмерного усиления везеготов. Но, может быть, на то были и другие причины — более личные. Кто знает? Но как бы то ни было, решение Аэция не добивать побежденных сохранило жизнь гуннскому царю.
Долго еще Аттила оставался в своем лагере, опасаясь покинуть спасительные стены и подозревая врагов в коварстве и устройстве западни, пока не осмелел и прежняя вера в собственное величие и грандиозную миссию не вернулись в сердце грозного владыки. Вырвавшись на свободу, он возвратился в родные пределы, возблагодарив своих богов и вынашивая планы мести. Ибо тот, кто был унижен, всегда ненавидит благородных победителей.
Между тем в Риме зрел заговор против Аэция. Вышло это так. Император Валентиниан с детства был воспитан своей матерью Галлой Плацидией в «распущенной неге и роскоши» и обожал предаваться порочным страстям. Он общался с гадателями, знахарями, звездочетами, но истинной его слабостью были женщины, особенно чужие жены. Хотя его собственная супруга Евдоксия и была, по мнению современников, «исключительной красавицей», не было ничего слаще для Валентиниана, чем приключения на стороне. Но однажды он встретил не женщину, а бастион — жена сенатора Максима была не только безумно хороша собой, но честна и скромна. Все попытки императора добиться ее благосклонности не увенчались успехом{165}.
Тогда дарственный сластолюбец пошел на хитрость. Он пригласил сенатора Максима на игру в шахматы. Постоянно повышая ставки, он выиграл у мужа красавицы кучу денег, которых у того с собой не было. В залог император потребовал у Максима перстень с печатью, заменявшей в то время подпись. И пока муж пытался отыграться, Валентиниан отправил его жене послание от имени Максима с требованием явиться во дворец. Когда ничего не подозревавшая красавица прибыла в одну из дальних комнат, туда ворвался Валентиниан и овладел предметом своей страсти.
Обесчещенная жена во всем винила мужа. Максим поклялся отомстить императору и разработал свой план, первым пунктом которого значилось уничтожение Аэция — главной силы, на которой зиждилась власть в Риме. Подкупая евнухов дворца, прорицателей и гадателей, Максим сумел вложить в пустую голову императора мысль о том, что Аэций ему опасен. Вызвав своего полководца во дворец, Валентиниан лично убил его ударом меча. Позже, когда уже не столь убежденный в своей правоте император спросил одного из сановников, правильно ли он поступил, тот ответил, что не может знать, хорошо это или плохо, но твердо знает, что император левой рукой отрубил себе правую.
Случилось это вскоре после Каталаунского триумфа Аэция (451 год), а вовсе не в 454 году, хотя последняя дата и утвердилась в официальной истории. Но последующее наступление Аттилы на Северную Италию, по общепризнанной версии, состоялось в 452 году, а Прокопий прямо пишет, что было оно «после смерти Аэция»{164}. К тому же те, кто придерживается позднейшей даты, никак не могут объяснить, где скрывался Аэций все эти годы и почему он не принимал участия в отражении нового гуннского похода.
