Москва купеческая - Бурышкин П. А. (мир книг TXT) 📗
Маклаков, как известно, был назначен министром после убийства Столыпина, будучи Черниговским губернатором, с которым Царская семья, при поездке в Киев в сентябре 1911 года, познакомилась. Н. А. Маклаков был талантливый рассказчик и отлично подражал животным. Коронным его номером был «прыжок влюбленной пантеры»; под этим заглавием и должна была появиться статья в газете. Помню, что голоса разделились: некоторые боялись, что газету закроют, а номинальный редактор очень пострадает. Павел Павлович, настаивавший на напечатании статьи, заявил, что ответственность берет на себя и готов подвергнуться возможным карам. Статья была напечатана, и газета подверглась суровой репрессии.
Моя общественная работа, и на бирже и, частью, в политике (Московская группа партии прогрессистов) прошла в близком соприкосновении с Павлом Павловичем, и в дальнейшем мне придется немало о нем говорить. Скажу сейчас только, что его общественная работа была омрачена его тяжелой болезнью — туберкулезом, который начался у него во время войны.
Жил он на Пречистенском Бульваре, в, доме, который раньше принадлежал Сергею Михайловичу Третьякову, бывшему городскому голове и одному из создателей галлереи. Дом был большой, не слишком парадный и со вкусом обставленный. Он памятен мне не но большим приемам, которые бывали сравнительно редко, а по бесконечному количеству заседаний, там происходивших. Особенно помню нашумевшие когда-то «экономические беседы» объединений науки и промышленности. Правда, науки были представлены не очень многочисленно, но «промышленности» было много, хотя приглашали с разбором, главным образом тех, кто мог принять участие в беседе. Председательствовал на этих собраниях, с большим блеском, профессор С. А. Котляровский.
Владимир Павлович был в правлении Московского банка и много занимался общественной деятельностью, участвуя в тех же учреждениях и сообществах, где был его старший брат. Но сверх того, он был гласным Московской городской думы, но городскими делами занимался сравнительно мало; очень интересовался «Утром России», где мы с ним довольно часто встречались. Вообще приходилось много иметь с ним дела. Меня всегда поражала в нем одна особенность, — пожалуй характерная черта всей семьи Рябушинских, — это внутренняя семейная дисциплина. Не только в делах банковских и торговых, но и в общественных, каждому было отведено свое место по установленному рангу, и на первом месте был старший брат, с которым другие, в частности Владимир Павлович, считались и, в известном смысле, подчинялись ему.
Степан Павлович заведывал торговой частью фирмы, но больше был известен, как собиратель икон. Он имел одну из лучших в России коллекций и был в этом деле большим авторитетом. Иконами вообще многие из братьев интересовались, что, в конце концов, выдвинулось уже в эмиграции, в создание общества «Икона», которым долгое время руководил инициатор его, Владимир Павлович, увековечивший свое имя этим делом. О-во «Икона» весьма много сделало для популяризации зарубежом и русской иконы, и русской иконописи.
Михаил Павлович также принимал участие в руководстве Московским банком, но его знали в Москве по другому поводу: во-первых он купил (и жил в нем), дом на Спиридоновке, который раньше принадлежал Савве Тимофеевичу Морозову. Это был нелепо парадный дом. Во-вторых, М. П. был известен, как муж одной из самых признанных Московских красавиц.
Татьяна Фоминишна была дочерью капельдинера Большого театра, Примакова, окончила балетное училище и танцевала в кордебалете Большого театра. Потом вышла замуж за отставного полковника Комарова, с ним развелась и вышла за Рябушинского. Несмотря на не очень большое образование, она была одной из самых остроумных дам в Москве.
Николай Павлович был художник, эстет, издатель «Золотого руна», владелец нашумевшей в Москве дачи, находившейся в Петровском Парке и называвшейся «Черный Лебедь». Эта вилла славилась оригинальностью меблировки, а устраивавшиеся в ней приемы — своеобразной экзотикой. «Николашу», как его называли в Москве, всерьез не принимали, но он оказался хитрее своих братьев, так как все состояние прожил еще на Родине и от революции не пострадал. У него был вкус и знание, и он занимался одно время антикварным делом.
Дмитрий Павлович — известный ученый, профессор, член корреспондент Французской Академии Наук. Работал он в области аэродинамики. У него в имении, ст. Кучино Нижегородской дороги, была устроена первая по времени аэродинамическая лаборатория.
Семья Красильщиковых в Москве была известна сравнительно мало. Они держались особняком, мало где, в других домах купеческих династий, бывали и, за исключением Серафимы Давыдовны, не были родней старых московских фамилий. Мне эта семья была хорошо известна, так как мой отец сделал в их предприятии свою деловую карьеру. Им принадлежала большая фабрика в селе Родниках.
Работали они одежный товар, который славился своим черным цветом, не линявшем при стирке. Товар их нарасхват раскупался на рынке, и дела их процветали. (Их товар принадлежал к числу таких товаров, которые характеризовались прозвищем «Черный хлеб», т. е. всем нужными. Противоположностью были те товары, которые звались «чугунная шляпа», которые было «трудно спихнуть».)
Их годовой доход исчислялся в миллионах рублей; все три семьи принадлежали к числу самых богатых в Москве. Фирма их называлась Товарищество Анны Красильщиковой с Сыновьями.
К началу текущего столетия Анны Михайловны уже не было в живых. Были три брата: Петр, Федор и Николай Михайловичи. В семье был еще четвертый брат, Иван, не знаю почему, но к делам фабрики он не имел отношения.
В Москве их звали «американцами». В те времена так характеризовали людей с правилами «светского» этикета и обхождения.
В историю русской жизни эта семья должна войти не только в виду той огромной роли, которую играла их фабрика в хлопчатобумажной промышленности: было и другое для того основание, о котором мало кто знает.
Один из братьев, Николай Михайлович, обладал прекрасным, исключительным по силе тенором. Мне удалось слышать более или менее все знаменитости итальянской оперы. Хорошо помню Мазини, Таманьо, Ансельми, позднее — Карузо.
С Фигнером и Собиновым был хорошо знаком лично. Может быть, мало кто мне поверит, но я утверждаю, что такого голоса, как у Красильщикова, ни по красоте, ни по силе, не было даже у Карузо. Николай Михайлович долго учился в Италии и постиг в совершенстве все требования итальянской школы. Когда он кончил свое музыкальное образование, — если не ошибаюсь, в конце девяностых годов, — то самые знаменитые импрессарио предлагали ему какие угодно контракты, для гастролей по всему миру.
Он никогда не соглашался. Причин было две: во-первых, как говорится, несметное богатство делало для него неинтересной материальную сторону этого дела, но было и нечто худшее: у него был «трак» и он не мог петь публично. Ряд попыток, им предпринятых, кончились для него неудачно.
Николай Михайлович был в приятельских отношениях с моим отцом. Он и его жена бывали у нас; бывали и мы у них, в доме на Моховой (бывшей Базановке), где они жили последнее время. Он часто пел, но никогда не в той комнате, где сидели слушатели: он уходил в соседнюю, часто темную, если дело было вечером, — и пел оттуда, и я скажу, что никогда после я не слышал ничего подобного; в особенности было хорошо, когда он пел из итальянской оперы. Он был убежденный «итальянец». У него был необычайный авторитет в московских оперных кругах. Многим, начиная с Неждановой и Собинова, он давал уроки и наставления, всегда, конечно, бесплатно. Собинов мне говорил, что никакие советы не были для него так ценны, так полезны, как именно советы Николая Михайловича.
Я помню один, поразивший меня, случай. Это было в Кисловодске, в 1917 году. Мы жили вместе в пансионе и однажды пошли вместе же в оперу. Шел Риголетто, и герцога пел Д. А. Смирнов, артист Московского Большого театра, — тоже один из его учеников. Мы сидели в первом ряду, рядом со сценой. Смирнов все время смотрел на своего учителя, который всячески ему помогал, жестом и иногда даже голосом. Смирнов пел, как никогда и имел огромный успех.
