Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Уткин Анатолий Иванович (е книги TXT) 📗
Союз с Западом поставил под вопрос и древнейшее русское установление — монархию. В этот час поражений император Николай Второй совершил шаг, против которого его уговаривали все министры и в пользу которого безоговорочно выступала лишь его супруга. Он принял личное командование над русской армией. На заседании Совета министров Сазонов со всей страстью выступил против этой идеи. «Это настолько ужасно, что в моем сознании полный хаос. Россию толкают к краю пропасти». Министр Кривошеий: «Россия переживала и более тяжелые времена, но никогда не было времени, когда бы все возможное было бы сделано для усложнения уже невозможной ситуации… Мы сидим на бочке с порохом. Нужна единственная искра, чтобы все взлетело в воздух… Принятие императором командования армией — это не искра, а целая свеча, брошенная в пушечный арсенал» {173}.
Царь Николай объяснил этот свой шаг крайностью положения и исторической ответственностью монархии. И «да будет на то воля Господня, — так прокомментировал он свое решение перед императрицей и Вырубовой. — Новая страница открывается, и только Господь Всемогущий знает, что будет на ней написано» {174} . Нужно отдать должное его пониманию национальной жертвы, ставящей вопрос об ответственности верховного правителя. Но рассуждения его в эти дни никак не могли вызвать радужных надежд и оптимизма у западных послов: «Быть может, для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой». Такая постановка вопроса пронизана обреченностью. В донесениях посла Палеолога мы читаем такие строки: «Когда мистицизм заменяет собой государственный разум, положение становится безнадежным. Отныне я готов ко всему». Он впервые шлет в Париж пессимистический прогноз развития событий в России: «До самого последнего времени можно было верить, что раньше конца войны не следует ожидать революционных беспорядков. Я не мог бы утверждать этого теперь. Вопрос отныне заключается в том, чтобы знать, будет ли в состоянии Россия выполнять действенным образом свое назначение как союзница».
Англичан тоже обеспокоило принятие царем функций верховного командования армией. Беседуя с царицей, посол Бьюкенен заметил, что разделяет опасения совета министров по поводу этого решения царя. В случае неудач русской армии династия будет поставлена под удар. К тому же «совмещение обязанностей самодержца великой империи и верховного главнокомандующего — задача непосильная для одного человека» {175}.
Немцы были удовлетворены уходом князя Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего — они считали его жестким, умелым противником, обладающим железными нервами. Некоторые его стратегические идеи Людендорф оценивал как в высшей степени смелые и блестящие. Немцы справедливо не рассчитывали встретить подобную стратегическую мысль у занявшего критически важный пост царя Николая.
Осторожные иностранцы, критикующие царское решение, не знали характера императрицы Александры Федоровны. Мистицизм совмещался в ней с твердой убежденностью в том, что долг обязывает монарха быть твердым, даже демонстративно твердым. Императрица не только не разделяла опасения послов, но, напротив, полагала, что её супругу следовало взять на себя главнокомандование с самого начала войны. Западные представители по достоинству оценили волевой порыв императрицы. Она демонстрировала большую твердость, чем супруг. Бьюкенен предполагал, что в результате обращенности императора к военным делам царица Александра Федоровна станет «фактически управлять Россией». Впрочем, она и не скрывала своих новых амбиций. «Царь, к сожалению, слаб, — имела смелость публично утверждать она, — но я сильна, и буду такой и впредь».
«Так началось, — пишет Б. Линкольн, — роковое партнерство двух родившихся не под счастливой звездой суверенов, которые те ощущали ни собственной ограниченности, не исключительной сложности захватившего их политического течения. На фронте Николай, не получивший надлежащего образования стратег и неумелый администратор, командовал русскими армиями, в то время как Александра, убежденная в том, что проницательность в государственных делах „исходит не от мудрости, а от некоего инстинкта, даруемого Богом“, играла роль самодержца в Петрограде» {176}.
На четырнадцатом месяце великой войны Николай Второй прибыл в Могилев. В недоброе время взялась царская чета за прямое управление Россией. Страна потеряла Польшу, часть Прибалтики и Белоруссии Подошел к концу государственный ресурс, что-то надломилось в русском государстве. Именно тогда Брусилов написал, что, став главнокомандующим, «царь нанес последний удар по себе» {177} . Генерал Алексеев подсчитал, что лишь семеро из десяти воинов на линии фронта имели ружья. Армия нуждалась во всем — в телефонах, телефонном проводе, противогазах, гимнастерках, сапогах. Свое место в рабочем вагоне император занял со слов о милости Божьей.
Начиная с 5 сентября, царь Николай, этот деликатный и внимательный человек, живет в скромном вагоне стоящего в тупике поезда, передоверяя основные военные решения подлинному таланту этих грустных дней — генералу Алексеева. Рядом губернский город Могилев, где в губернаторском доме жил столетием ранее наполеоновский маршал Даву; некоторые дома помнят полководцев Стефана Батория, где Петра Перового встречали с хлебом и солью и где Екатерина Вторая повстречалась с австрийским императором Иосифом Вторым. Николай Второй писал о прекрасном виде на Днепр и на окрестные дали» {178}.
Теперь Бьюкенен уже не говорил царю лестных слов о русских и англичанах, как о грядущих хозяевах земли и моря. Напротив, обеспокоенные поражениями своего союзника, западные державы стали указывать на слабые места своего восточного партнера. Во время аудиенции 5 ноября 1915 г. речь шла о базовой некомпетентности русского экономического механизма. Британский посол говорил царю, что «передаваемые ранеными солдатами рассказы о поражениях и колоссальных потерях, вызванные отсутствием снаряжения — следствие некомпетентности я коррупции чиновников — произвели большое впечатление и распространили недовольство» {179} . Царь Николай находился во власти надежд на организуемые приготовления, — он предпочитал говорить с солнечной стороне явлений. Он утверждал, что нация сохранила сплоченность, и у него «нет страха внутренних волнений». Раздраженный этим самоослеплением, Бьюкенен позволил себе довольно дерзкий вопрос о будущем: «Я слышал очень откровенные высказывания о невозможности сохранения того порядка вещей, который привел Россию на грань катастрофы». Осознает ли царь опасность для трона, будет ли он и в будущем защищать систему, которая в годину кризиса оказалась неспособной служить русским интересам?
Волнующий характер переживаемого момента, видимо, подействовал на императора Николая. Никогда не позволял он себе делиться сомнениями с иностранцем Но Россия и Запад сплели свои судьбы, и, повинуясь, видимо, порыву, в редкий момент откровенных сомнений царь поделился с послом своими опасениями. «Если Россия потерпит внутренний крах, Германия воспользуется предоставившейся возможностью, чтобы постановить потерянное влияние — она будет пытаться посеять раздор между нами, восхваляя автократию в Петрограде и демократию в Лондоне». Как видим, опасения царя касаются опасности разлада союза России и Запада. Более жестокий оборот событий еще не приходил на ум императору Николаю.
Ритм жизни в ставке был размеренным и неспешным. Николай вставал в девять утра и отправлялся в вагон Алексеева, где начальник штаба докладывал ему об изменениях, происшедших за ночь — передвигал маленькие флажки на большой карте. Между одиннадцатью и часом он принимал иностранных послов, министров, советников — всех посетителей. Обед был простым: с обязательной рюмкой водки с предшествующими закусками; длился он примерно час. После обеда император возвращался в свой кабинет. В три пополудни подавали его «Роллс-Ройс», и он в компании четырех-пяти человек объезжал окрестности. Во время, двухчасовой поездки император останавливался для прогулок в лесу или по берегу реки. Ужин подавали в семь, по окончании которого Николай — страстный любитель прогулок на свежем воздухе — прогуливался снова. Если погода не сопутствовала, царь слушал музыку, смотрел кино, читал легкую (преимущественно английскую) литературу.
