Виртуальная история: альтернативы и предположения - Фергюсон Ниал (библиотека книг .TXT) 📗
После провозглашения независимости стало казаться, что американские колонисты всегда были ярыми противниками монархии. Некоторые отрывки из сочинений отцов-основателей действительно можно интерпретировать подобным образом. К примеру, в 1775 г. Джон Адамс, который одним из первых в своем поколении стал призывать к полной независимости, а впоследствии стал вторым президентом США, утверждал, что идея “Британской империи” в Америке не гарантировалась конституционным правом, “была внедрена в качестве аллюзии на Римскую империю и должна была внушить мысль, что прерогатива имперской короны Англии” была абсолютной и не распространялась на Палату лордов и Палату общин [329]. Однако большинство колонистов привлекала удобная и внешне патриотическая точка зрения, что каждая колония была связана с империей только посредством связи с короной. Для многих американцев эта модель оставалась привлекательной и после обретения независимости. В 1800 г., размышляя о текущем балансе сил между федеральным правительством и штатами, вирджинский революционер Джеймс Мэдисон, соавтор “Федералиста” и избранный в 1809 г. четвертый президент США, утверждал:
Фундаментальный принцип революции заключался в том, чтобы колонии были скоординированы между собой и с Великобританией внутри империи с общим исполнительным сувереном, однако не объединялись общим законодательным сувереном. Законодательная власть в каждом американском парламенте оставалась столь же полной, как и в британском. Королевская прерогатива в каждой колонии действовала через признание верховенства исполнительной власти короля, как происходило и в Британии, где также признавалось это верховенство [330].
Это была старая парадигма дебатов, в которой на первом плане стояли хартии, статуты и привилегии общего права. Само собой, колониальные аргументы в итоге стали выражаться в рамках достаточно сильно отличающейся парадигмы общего права, которая оказалась весьма опасной. Его происхождение можно проследить до середины 1760-х гг. К примеру, в 1764 г. бостонский юрист Джеймс Отис, один из первых патриотов-полемистов, обратился к предложенному Локком антистюартовскому аргументу о естественном праве, чтобы доказать, что правительство распускалось всякий раз, когда законодательная власть предавала его давление и тем самым рушило “этот фундаментальный, священный и неизменный закон самосохранения”, ради чего мужчины “вступали в общество” [331]. Революционная доктрина о том, что по “закону природы” люди, покидающие родину, чтобы построить новое общество в другом месте, “восстанавливают свою естественную свободу и независимость”, еще в 1766 г. прозвучала из уст уважаемого вирджинского политика и публициста Ричарда Бланда. Согласно Бланду, “юрисдикция и суверенитет покинутого ими государства прекращаются”, поскольку эти люди “становятся суверенным государством, независимым от государства, от которого они отделились” [332]. После революции подобные аргументы были выстроены в прямую дорогу к независимости. И все же этот переход к парадигме естественного права не был неизбежным и не распространился повсеместно до 1770-х гг. Если бы империя еще с 1688 г. была организована на основе автономии колоний, лично связанных с королем, подобные положения естественного права, возможно, даже не были бы сформулированы. Англо-американские диспуты могли бы пойти по другому пути и развиваться в четко определенном, обсуждаемом контексте конкретных свобод и привилегий [333].
В рамках английского права была еще одна сфера, где дебаты могли пойти в другом направлении. Формально все земли Америки были переданы короной поселенцам на правах “свободной и равной барщины”, как если бы они находились в поместье Ист-Гринвич в Кенте [334]. По закону они были просто частью королевских владений. В 1766 г. Бенджамин Франклин высмеял эту древнюю доктрину английского земельного закона, однако остальные использовали ее в республиканских целях [335]. Это была доктрина, на которую могли ориентироваться обе стороны. Джон Адамс цитировал ее в интересах независимости, чтобы показать, что в английском праве при Якове I не содержалось ни положения о “колонизации”, ни “положения… об управлении колониями за Атлантическим океаном или за четырьмя морями властью парламента, ни положения о даровании королевских хартий субъектам, которые будут основаны за границей” [336]. По-прежнему бытовало мнение, что колонисты могут использовать доктрину, чтобы предоставить конкретное толкование трансатлантической конституции. Однако эту доктрину можно было использовать и иным образом: утверждение, что люди возвращали свои права по закону природы, покидая королевство, всегда было уязвимым, поскольку король обладал гарантированным общим правом предотвращать подобную эмиграцию (по приказу ne exeat regno). Если колонии были королевскими пожалованиями, некоторые колонисты могли утверждать (вопреки заявлению Бланда о том, что колонии были свободными и независимыми государствами), что они по-прежнему оставались подданными Английского королевства, а следовательно, могли рассчитывать на все права англичан, включая “нет налогам без представительства”. Полная независимость не была ни единственным возможным, ни неизбежным исходом феноменального подъема конституционной и политической теории, наблюдаемого в Америке в 1763–1776 гг.
Несмотря на положения естественного права и самоочевидные истины Декларации независимости, которые вытекали из этих положений, эта более старая конституционная парадигма оставалась базовой до самого начала войны. В 1775 г. лорд главный судья лорд Мэнсфилд в ходе дебатов в Палате лордов заявил, что требования колоний сосредоточены на принципе британского господства, а не на деталях противоречивого законодательства.
Если я не ошибаюсь, в одном месте Конгресс сводит все свои недовольства к принятию деклараторного закона [1765 г.], который утверждает главенство Великобритании, или ее право создавать законы для Америки. Это главный камень преткновения. Они отрицают само право, а не способ его реализации. Они передают королю Великобритании номинальное господство над ними, но ничего более. Они отказываются от зависимости от короны Великобритании, но не от самой личности короля, которому они собираются передать шифр. При благоприятном стечении обстоятельств они окажутся в тех же отношениях с Великобританией, в которых сегодня состоит Ганновер, а если говорить точнее, в каких состояла Шотландия по отношению к Англии до заключения унии [337].
Таким образом, конституционные доктрины и практические цели были взаимозависимы. В Британии восемнадцатого века под властью династии Стюартов подобные доктрины проще было бы использовать в качестве способа пересмотреть имперские отношения, чтобы совладать с ростом населения колоний, их благосостояния и политической зрелости. В итоге после доклада графа Даремского 1839 г. метрополия рассмотрела бы вопрос о возможности делегирования имперской власти. Вполне вероятно, что непрерывный или отреставрированный режим Стюартов на Британских островах последовал бы конституционной формуле, которая невольно поспособствовала бы более раннему запуску процесса имперского делегирования, и тем самым нашел бы применение американским амбициям, вместо того чтобы им противостоять. Однако реставрации Стюартов, само собой, не произошло, и прогрессивная Британия все больше стала склоняться к блэкстоуновской доктрине абсолютной власти короны в парламенте, в то время как ретроградная Америка, все еще одержимая идеями жившего в семнадцатом веке юриста сэра Эдварда Кока, в итоге начала вооруженное сопротивление.
