Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Ольденбург Зоя (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗

Переговоры продолжались. Граф и не думал отказываться от позиции покорного сына Церкви. Легаты не могли бесконечно препятствовать ему доказывать свою невиновность. Они торопились: до подхода нового подкрепления крестоносцев им во что бы то ни стало надо было сделать так, чтобы Раймон выглядел гонимым по справедливости.

В этом они преуспели в Арле, где собрался Собор, о котором, кстати, не упоминает никто, кроме Гильома Тюдельского. Легаты снова предъявили Раймону ультиматум, где перечислялось, на каких условиях с него снимут обвинения в преступлениях, в которых сам он объявляет себя неповинным. Условия эти таковы, что некоторые историки склонны считать их плодом воображения хрониста. А хронист сообщает, что Раймон VI с Арагонским королем вынуждены были долго ждать на морозе «под пронизывающим ветром» оглашения грамоты, сочиненной легатами. Возможно ли такое пренебрежение к столь знатным сеньорам? Правда, известно, что Арно-Амори не упускал случая унизить противников. При своем крутом нраве он не был расположен уважать светскую знать.

Граф велел прочесть себе грамоту вслух и сказал королю: «Сир, послушайте, что за странные предписания прислали мне легаты». На что король ответил: «Вот уж кто воистину нуждается в перевоспитании, о Боже Всемогущий!». И это еще было слабо сказано. Грамота предписывала графу распустить рутьеров, не поддерживать евреев и еретиков, причем последних выдать в течение года. Кроме того, граф и его бароны и рыцари могли вкушать только два вида животной пищи, а одеваться им надлежало не в дорогие ткани, а в грубые коричневые плащи. Их обязывали немедленно разрушить все свои замки и крепости и отныне жить не в городах, а в деревнях, «как мужланы». Они не имели права оказывать ни малейшего сопротивления, если их атакуют крестоносцы. Сам же граф должен был отправиться за море в Святую Землю и пребывать там столько, сколько укажут легаты. Нелепость таких условий может навести на мысль, что граф их сам придумал, чтобы как-то обосновать разрыв отношений с легатами. Однако очевидно, что он, наоборот, старался любыми средствами этого разрыва избежать.

Петр Сернейский вообще не упоминает о грамоте, но утверждает, что граф, «веривший, как сарацин, в полет и пение птиц и в прочие предзнаменования», неожиданно уехал, встревоженный дурным сочетанием примет, что очень плохо вяжется с его характером. Панегиристу крестового похода явно не хочется, чтобы легаты оказались повинны во внезапном отъезде графа, хотя все говорит о провокации с их стороны.

Итак, граф, «не попрощавшись с легатами, уехал в Тулузу с грамотой на руках и повсюду велел ее зачитывать, чтобы ее ясно поняли рыцари, горожане и служащие мессу священники». Это было объявлением войны. Легаты отлучили графа и декретом отобрали его домены в пользу первого же оккупанта (декрет от 6 февраля 1211 года). Они объявили его повинным в прекращении переговоров, и 17 апреля папа подписал отлучение.

И все же граф, вопреки своему гневному порыву, невзирая на то, что он сделал достоянием общества полученное оскорбление, не проявлял ни малейшего стремления воевать. Несомненно, он был миролюбивый сюзерен, и трудно не признать за ним желание избавить народ от военных бед. До последнего момента он пытался удержать порядок, и его добрая воля выводила легатов из себя вернее, чем любая агрессивная политика.

Симон де Монфор продолжал методично овладевать доменами Тренкавелей. Неприступный замок Кабарет сдался без осады. Владетель Кабарета, Симон, вместе со свежим подкреплением крестоносцев, двинулся на Лаваур. Этот город-крепость, именовавшийся по названию замка, пал после долгой и тяжкой осады. Замок защищал брат владельца Эмери де Монреаль. Гиральда де Лаваур, дочь знаменитой совершенной Бланки де Лорак, одна из знатнейших, весьма уважаемых особ, принадлежала к той когорте катарских вдов, что посвящали себя молитвам и добрым делам. Она больше прославилась своим милосердием, чем преданностью катарской Церкви.

Лаваур героически оборонялся, продержавшись больше двух месяцев, и был взят приступом. Работу стенобитных машин довершили саперы. Эмери де Монреаль, поначалу присягавший Монфору, был вместе с 80 рыцарями повешен как предатель. Выстроенная на скорую руку виселица рухнула, и часть этих бедолаг просто перерезали. Дворяне, сдавшиеся против воли и не упускавшие возможности сбросить с себя ярмо захватчика, особенно бесили Симона, который не улавливал разницы между присягами мелких вассалов из Шантелу и Гросрувра и покорностью побежденных, сдавшихся из страха. Эмери де Монреаль, первый сеньор Лорагэ, дважды присягал Симону. Как мы уже говорили, южные дворяне не считали крестоносцев противниками, достойными уважения, и уж если и сдавались, то только в надежде взять хороший реванш. Зато у Симона было свое понятие о лояльности. «Никогда еще в христианском мире не вешали столь знатных баронов и рыцарей» [82].

В Лавауре находились 400 совершенных, мужчин и женщин; по крайней мере можно так предположить, учитывая, что, войдя в город, крестоносцы сожгли 400 еретиков. Это число впечатляет, и надо отдать должное мужеству Гиральды, владетельнице Лаваура, не побоявшейся дать убежище совершенным. Она дорого за это заплатила: в нарушение всех законов военного времени и рыцарских обычаев ее отдали на растерзание солдатне, которая выволокла ее из замка и сбросила в колодец, побив камнями. «Это был тяжкий грех и горе, ведь ни один человек не уходил от нее голодным, она привечала всех» [83].

Четыреста еретиков вывели на площадку перед замком, где усердием пилигримов моментально был сложен гигантский костер. Четыреста человек были сожжены «cum ingentil gaudio» [84]. А их мужество мучители трактовали как невероятное упорствование в преступлении. Это был самый большой костер за время крестового похода. После Лаваура (май 1211 г.) и Кассе (месяцем позже), где сожгли 60 еретиков, совершенные перестали скрываться от преследований в замках и находили себе другие убежища.

Надо заметить, что эти люди, всходившие на костры с безмятежностью, которая потрясала даже фанатиков, вовсе не искали мучений и делали все возможное, чтобы избежать смерти. Они не умоляли своих палачей изувечить их, как это делал святой Доминик; они не жаждали мученических венцов; они боролись за жизнь, чтобы иметь возможность продолжать подвижничество. И, попав в руки врагов, оказавшись перед выбором: отречение или смерть, они до конца держали все обещания, данные ими в день посвящения в Церковь чистых. При других обстоятельствах они проявляли чудеса изобретательности в искусстве прятаться и пугать преследователей, что, казалось бы, доказывает несостоятельность обвинений их в склонности к самоубийствам. Крестовый поход давал им для этого уйму возможностей, но совершенные ни разу ими не воспользовались. Около 600 совершенных, заживо сожженных в Минерве, Лавауре и Кассе, включали в себя руководителей, движущую силу Церкви катаров. Их имена нигде не упомянуты. Известно, что некоторые из тех, что были противниками святого Доминика на религиозных диспутах, пережили первые 10 лет крестового похода. Из них известны Сикар Селлерье, Гийаберт де Кастр, Бенуа де Термес, Пьер Изарн, Раймон Эгюйер. Ни один документ не сообщает нам, были ли епископы среди сожженных в Минерве и Лавауре. Возможно, что вожди этой мощной, организованной Церкви искали иных мест для укрытия. Укрепленные замки, со всех сторон просматривающиеся неприятелем, в любой момент могли превратиться в западню.

Ясно, почему легаты настаивали, что, буде граф Тулузский оправдается, «все усилия в этой стране пойдут прахом»; и вот почему Милон писал папе: «Если граф добьется от Вас возвращения своих замков... все, что сделано ради мира в Лангедоке, будет сведено на нет. Лучше уж было не начинать предприятия, чем завершить его подобным образом». Они знали, что противная Церковь, возбужденная опасностью, более чем когда-либо готовая к борьбе, переместилась в Тулузские земли, а кровь мучеников и растущая непопулярность крестоносцев подняли ее престиж на небывалую высоту.