Ад-184 (Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Авторов Коллектив (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
— Внимание, внимание, говорит Москва. Работают все радиостанции радио Коминтерна!
И Вячеслав Михайлович Молотов объявил, что началась война, что фашистская Германия напала на Советский Союз.
Мы стояли с аттестатами в руках, ничего не понимая: почему война? Ведь мы должны учиться дальше. И, не сговариваясь, всем классом побежали в горвоенкомат.
Военком был другом нашей семьи, полковник Гвоздев. Около военкомата стояла большая толпа людей, как на демонстрации. Я ворвалась к военкому и попросила, чтобы меня взяли добровольцем в Красную армию. Ведь в нашей семье не было братьев, а кто-то должен был защищать Родину.
На курсах медсестер я прозанималась до 14 июля, того дня, когда всех выпускников средних школ нашего города вызвали в горком комсомола и дали комсомольские путевки на трудовой фронт, и в ночь на 15 июля мы выехали на грузовиках по направлению к Смоленску. Привезли нас к реке Днепр, неподалеку от моста на шоссе Смоленск — Москва, расположили нас в колхозной конюшне на соломе, и мы уснули как убитые. Пока мы ехали по шоссе, часто приходилось делать остановки в лесу: вражеские самолеты бомбили шоссе.
Утром нас разбудили, дали нам в руки лопаты и повели на участок, где мы должны были копать противотанковые рвы. Лето было жаркое, Днепр манил к себе своей прохладой, и поле было покрыто большими белыми ромашками и крупными голубыми колокольчиками. Это был как будто ковер, вышитый искусными добрыми руками. Жалко было сбивать цветы лопатами, но мы должны были это делать, ведь нашу землю поганил враг, нужно помогать Родине, защищать ее. Много школьников и студентов из Москвы работали с нами бок о бок. Это студенты 1-го Медицинского и Архитектурного институтов. Мы копали рвы от светла до темна, наши руки покрылись кровавыми мозолями, но мы не ныли, мы были комсомольцами. Через три дня меня назначили табельщицей. Я должна была объезжать на слепой лошади Зорьке очень большое расстояние, доходящее до самого леса. Однажды, когда я выехала в лес, увидела девушек в военной форме. Неужели моя мечта сбудется? И я решила убежать с трудового фронта. На другой день я украдкой оседлала Зорьку, захватила свой небольшой вещмешок и засветло отправилась в лес. На лошади я хорошо ездила, потому что, когда училась в 6-7-м классах, около школы находился конный двор, и я часто убегала с уроков, чтобы вместе с мальчишками гнать лошадей на водопой.
Когда подъехала к лесу, уже стало светать. Я вышла на поляну, где был расположен шалаш из веток, около которого за доской, прикрепленной к пням, сидел настоящий генерал. Оставив Зорьку около дерева, я подошла к генералу и сказала:
— Товарищ генерал, примите меня в армию.
Это был генерал-майор Вашкевич, командир 2-й стрелковой дивизии народного ополчения Сталинского района г. Москвы, с которым был комиссар Крылов. Генерал улыбнулся и спросил:
— Откуда ты явилась, лесная фея? И что ты умеешь делать? Какие у тебя документы? Может, ты диверсант?
От обиды я заплакала, вынула из мешка комсомольский билет и справку о посещении курсов медсестер, показала пальцем на грудь, где висели значки „Ворошиловский стрелок“ и ГТО I степени. Я сказала, что из Павловского Посада и что сбежала с трудового фронта.
— Очень хочется на фронт? — спросил генерал.
— Конечно! Ведь у меня нет братьев.
Получила я и пилотку, о которой так долго мечтала. Мне выдали красноармейскую книжку и черную пластмассовую коробочку, в которой был записан мой посмертный паспорт: Зиновьева, Тамара Ивановна, 14 мая 1923 г. р., уроженка г. Павлово-Посада Московской области. Вот и все. Этот документ выдавался всем красноармейцам на случай гибели, чтобы сообщить родным.
Так я стала воином 2-й стрелковой дивизии ополчения Сталинского района города Москвы. Моя мечта сбылась: я в действующей армии, у меня есть фронтовой адрес: Действующая армия, ППС 929, медсанбат. Свои косы я аккуратно завернула в мешочек, кончики обрезала, чтобы послать маме.
Девчонки поздравили меня с принятием воинской присяги.
…1 сентября пришел приказ послать вместе с солдатами 133-й Сибирской дивизии медсестер и санинструкторов на передовую. Мы с санитарными сумками уселись в замаскированные грузовики и поехали на запад. Мы ехали лесными дорогами, покрытыми воронками из-под бомб, над головами пролетали фашистские самолеты, сбрасывая бомбы на шоссе, их истребители гонялись за каждым живым человеком, а в это время очень много беженцев шло по дорогам на восток, убегая от озверевших садистов, которые жгли населенные пункты, убивали женщин, детей, не щадили стариков. Они везли и несли свой небогатый скарб, гнали перед собой истощенный домашний скот, они были до того изнурены, что еле передвигали ноги. Шло много детей без родителей. Много раненых двигалось на восток, к Москве. И вот мы почувствовали запах гари и раскаленного железа, перед нами открылась панорама из огня, пламя, пепла и дыма. От огня ярко полыхало зарево. Мы прибыли к полевому госпиталю фронтовой полосы. Две недели не спавши, мы лазали по окопам и воронкам, вытаскивая и перевязывая раненых, затем перетаскивали их на себе к полевому госпиталю, где им оказывалась хирургическая помощь. Мы сдавали раненых и ползли обратно под пулями и минометными выстрелами, под грохот артиллерийских снарядов. Мы не знали усталости, какая-то неведомая сила влекла нас на помощь нашим родным защитникам. Две недели ползали мы по окопам и воронкам, вытаскивая раненых, откапывая заваленных землей; это мы, комсомольцы тридцатых годов, не щадя своих жизней, делали все возможное, чтобы спасти раненых. На вторую неделю я притащила своего раненого на шинели и упала у его ног. Я не могла больше двигаться, и под грохот орудийных выстрелов и свист летящих бомб я уснула как убитая.
Да, молодым все по плечу. Очень много раненых проходило через деревню, мы даже не могли всем сделать перевязки, а они все шли и шли на восток, к Вязьме. В их нестройных колоннах были красноармейцы всех родов войск — и молодые, и пожилые.
Мы проходили по 72 км в сутки, отступая к Вязьме. Фашисты без конца обстреливали нас с самолетов, раненых было очень много, я еле-еле успевала их перевязать. Не знаю, как хватило сил.
10 октября Вязьма была окружена, а вся 32-я армия (19-я армия), в которую входила наша 2-я стрелковая дивизия народного ополчения, попала в окружение, но мы продолжали бить фашистов, мы старались как можно дольше сдерживать противника, чтобы они не так быстро продвигались к нашей столице Москве.
Около деревни (с. Богородицкое) был намечен прорыв окружения. Ужас, что было в этом месте. Фашистские стервятники бомбили переправу, перемешивая на своем пути людей, лошадей и нашу технику. Воздух был накален до предела, земля была перемешана с кровью, отовсюду были слышны стоны и крики раненых. Наш батальон подошел к переправе, оставив тридцать человек заградотряда для прикрытия нашего отступления.
Вдруг! Из-за леса по нашему батальону стали стрелять из минометов, кругом свистели осколки. Я… почувствовала, как голова моя налилась свинцом, осколки около шейного позвонка и в левую лопатку сразили меня, снайперская пуля прошила мне обе коленки. Я уже больше ничего не слышала и не видела. Мне показалось, что вокруг мертвая тишина, хотя бой еще продолжался.
Очнулась я, лежа на соломе в каком-то сарае, рядом со мной лежала медицинская сестра с осколком снаряда в груди. Около нее сидел старший лейтенант — артиллерист. Он попрощался с ней и выбежал. Девушка прохрипела еле слышно, что она Люба Лебедева из Ленинграда, и, тяжело вздохнув, умерла на моих глазах, эта красивая молодая девушка. В сарае было много раненых и никакой медицинской помощи, и нечего было пить и есть.
Почти все раненые были ополченцами.
Крыша сарая, да и весь сарай были в больших щелях, из которых хлопьями валил снег, и мы ловили эти снежинки ртами, чтобы хотя бы утолить жажду. Я часто теряла сознание из-за осколка в правом виске, я ощупывала рукой этот кусочек металла. Сапоги мои были наполнены кровью, и я не могла повернуть голову из-за большого осколка около шейного позвонка. Немцы ворвались в сарай в своих мышиных шинелях с металлическими бляхами на груди и с автоматами в руках. Они боялись даже раненых. Переводчик стал спрашивать, есть ли комиссары, политруки, командиры и евреи. Они снимали с раненых часы и сапоги. Любу Лебедеву выбросили из сарая на снег и еще человек шестнадцать, умерших от ран красноармейцев. Живых прикладами стали выгонять из сарая. Кто не мог встать — того пристреливали. Я еще поднялась, сапоги мои сняли, комсомольский билет ночью я, разорвав на мелкие кусочки, кое-как сумела проглотить. Нас погнали к Вязьме.
