Господин Великий Новгород - Балашов Дмитрий Михайлович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗

Жила Оленица уже не одна, к ней в амбар перебрались Ховра и Мотя.

Девки наперебой возились с маленьким Микиткой – сына назвали по отцу, пеленали его, качали, носили по избе.

Оленица как-то вся притихла, мягко, сосредоточенно улыбалась ребенку, берегла от остуды и сглаза. Один сын у матери, и других больше не будет!

Даже не сердилась, когда говорили: найдешь нового мужика. Лучше ее Микиты не будет, а хуже – самой не надо. Проживу. Работаю за троих, не гонят. А сын подрастет и вовсе полегчает!

Изменилась и Домаша, жестче покрикивала на девок, строже – на детей, увереннее вступала в торговые дела. Чуял Олекса, что не страшно теперь на нее и хозяйство оставить, ежели что. За эту зиму как-то вдруг повзрослела Домаша, стало видно, что уже не прежняя девочка, резче обозначился второй подбородок, а меж бровей, когда гневалась, залегала прямая суровая складка.

Как-то утром, сидя перед зеркалом – Олекса еще лежал в постели, обмолвилась:

– Пора выделить Станятку, обещал ему!

Олекса смотрел сбоку, как жена вдевает серьги: его подарок! Вспомнил, усмехнулся и, с новым удивлением разглядывая ее отяжелевшее лицо (на мать стала походить, на Завидиху!) и твердо сведенные губы, ответил осторожно:

– Нужен он мне. И дела сейчас неважные пошли. Как выделишь?

– Долго ждет мужик. И перевенчай!

– От Любавы избавиться хочешь? Я думал, вы помирились давно!

– Мне с дворовой девкой мириться нечего!

И хотел рассмеяться, как прежде, Олекса, свести на шутку, да глянул и почувствовал вдруг, что стала она хозяйкой, госпожой в доме и уже не отступит от своего. Вздохнул, припомнил ночи с Любавой, весенние, жаркие, далекие… Вздохнув, вымолвил:

– Будь по-твоему.

Весной, в неделю всех святых, немецкая рать подступила под Плесков.

Повторялось в обратном порядке то, что было и при Олександре. Но в Плескове теперь сидел не изменник Твердило Иванкович, а энергичный Довмонт, и немецкая рать, потеряв много убитыми и ранеными, без толку десять дней простояла под городом.

Новгородцы, как только получили известие, тотчас отрядили помочь. Во главе рати решено было поставить князя Юрия – по молчаливому уговору: со дня на день ждали Ярослава, и в этот раз никому не хотелось кидать лишнего полена в огонь. Да и сам Юрий потишел. Получив руководство, он торопился исполнить все как можно лучше, заглаживая свой раковорский позор. Конная рать шла без остановок, пешцы двигались в насадах по Шелони и появились в Плескове совершенно неожиданно. Немцы, не ждавшие скорой и столь решительной помощи, в панике отступили за Великую; в тот же день они прислали послов на лодках через реку с предложением мира «на всей воле новгородской».

После пасхи Олекса посетил Станяту на новоселье. Снял шапку, оглядел горницу, в которой явно еще не хватало утвари, отметил, усмехнувшись, как бегает Любава, независимо подымая нос.

– Ну как, купец? Идут дела?

Станята замялся. На розничной торговле от немцев, чем он думал прежде заняться, нынче, с розмирьем, было не прожить. Он перебивался то тем, то другим, проедал отложенное на черный день и уже подумывал, втайне от Любавы, вновь наняться к кому ни то.

Усевшись, Олекса кивнул Любаве.

– Ты выйди!.. О делах твоих, Станька, сам знаю. Немецкого торгу не скоро ждать, может, на ту пасху или когда… До того ноги протянете с Любавой… А ты мне не чужой, сколько раз у смерти были вместе! Вот что: беру тебя в долю, как Нездила… Паевое считай, что внес, – после рассчитаешься, а теперь, пока суд да дело, пошлю тебя в Тверь, мне верный человек нужен, а Радько недужит. Сдюжишь? Тамо того… нужно ухо да глаз!

Потупился Станята, не знал, как и радость скрыть.

– Сдюжу, – и, покраснев, прибавил:

– Любаву возьму!

Усмехнулся Олекса простодушному признанию.

– Востра…

Не знал Станята, поклониться ли по-старому, выручил его Олекса.

Встал, обнял.

– Бывай! Теперь будешь, Любава, купчихой! – сказал он в сторону двери.

– Может… – и снова засмущался Станята: внове было угощать хозяина.

– Что ж, я не прочь!

Выпили.

– А помнишь, Станька, как мы кабана свалили? Я еще за того кабана должон тебе!

Расхохотались оба.

Просидев допоздна, Олекса стал прощаться.

Любава небрежно бросила:

– Я провожу!

Усмехнулся про себя Олекса, видя, как беспрекословно послушался ее Станята. Вывела. В темном дворе остановились. Олекса медленно покачал головой. Любава рассмеялась тихим, грудным смехом:

– Ну, как хочешь!

Взяла его за руки, сжала.

– Спасибо тебе! И Домаше спасибо. Она и зла на меня, а мне лучше сделала. Ну, прощай!

Быстро обняла, поцеловала крепко, не успел и опомниться. Убежала.

Только простучали твердые кожаные выступки по ступенькам.

– Прощайте, Олекса Творимирич, бывайте к нам! – донеслось с крыльца.

Глава 23

Ярослав Ярославич прибыл в Новгород после троицы. Строго отчитав Юрия у себя на Городце, он посетил владыку Далмата и принял благословение; после стоял службу в Софийском соборе прямой, недоступный, в кожухе грецкого оловира [33], шитом золотым кружевом, в сверкающем золотом оплечье, усыпанном дорогими самоцветами. Был князь высок и схож с братом, но весь как бы посуше: уже голова, мельче черты лица, голубые глаза навыкате смотрят не грозно, как у Олександра, а свирепо, придавая лицу выражение хищной птицы.

После короткого свидания с новым посадником Ярослав объявил, что говорить с одними членами боярского совета не будет, и потребовал собрать к нему на Городец выборных от всего Великого Новгорода.

Сотские, уличанские и кончанские старосты, старосты Иваньского братства, братства заморских купцов и других купеческих сообществ, старосты ремесленных цехов, представители сотен и рядков, все, кто так или иначе вершили новгородскую политику, ведали его ремеслом и торговлей, съезжались на Городец.

Князь, заставив подождать себя, выступил перед собравшимися. Речь его заранее была хорошо продумана. Напомнив о павших на Кеголе, под Раковором, он указал, повернувшись к купцам, на замерший торг и всем старостам Новгорода – на плачевное отсутствие мира:

– Мужи мои, и братья моя и ваша побита, а вы разратилися с немцы!

В заключение Ярослав прямо указал виновных в постигшей Новгород беде: великих бояр Жирослава Давыдовича, Михаила Мишинича и воеводу Елферья Сбыславича, требуя изгнать их и лишить волости.

Однако князь не учел многого. Начало его речи не произвело того впечатления, на которое он рассчитывал.

Собравшиеся в большинстве сами были на рати и хорошо помнили, что основной удар принял новгородский полк, а Юрий, ставленник Ярослава, бежал с поля боя. И напоминание о павших лишь всколыхнуло старые обиды. Когда же он назвал Жирослава, Михаила и Елферья, поднялся ропот. Названные были в бою, делили со всеми опасность и ратный труд.

– Не выдадим Елферья! – прокатилось по лавкам, где сидели ремесленники и купцы.

Вскипевший по обыкновению Ярослав (после привычного тверского раболепства новгородские вольности и привычка на всякий удар кулака отвечать тем же выводили его из себя: если бы он только мог – двинул на них полки но не так-то просто стереть с земли Великий Новгород!), увидя, что собрание старост новгородских и купечество, к которым он и обращался, надеясь, что они помогут ему расправиться с неугодными боярами, встало на сторону последних, в ярости прервал собрание, вышел прочь и приказал седлать коней.

Тотчас к нему отправилась купеческая старшина – умерять раздражение князя и просить его вернуться назад. С немцами не было настоящего мира, и приходилось кланяться Ярославу. Ярослав сперва вообще не принял послов, и к нему ходили вторично.

– Княже, тем гнева отдай, а от нас не езди! – почтительно, но твердо просили послы. Князь был необходим Новгороду и знал это. Ничего не ответив послам, он тронулся в путь.