Мазепа - Костомаров Николай Иванович (читать онлайн полную книгу TXT) 📗

Царский гонец привез колодников в Батурин скованными «в черкасских телегах». Когда подъехали к гетманскому двору, стащили колодников с телег и повели пешком в гетманский двор в сопровождении караульных. Гетман был тогда у обедни; колодники в цепях дожидали, стоя у дверей его светлицы. Вышедши из церкви, гетман принял из рук гонца царскую грамоту и поклонился до земли.

Колодников предали войсковому суду.

Из дошедшего до нас дела мы узнаем, что некто Яким Самойленко, дядя Данилы Забелы, показывал, что этот Данила, живя у себя в доме в селе Реутинцах, еще в прошлый предрождественский пост, когда гетман ездил к царю в Воронеж, говорил: «Гетман от царя не воротится, — он с поляками дружит и царю хочет изменить». Кроме того, Данило произносил о матери гетмана «лживые, поклепные и бесчестные слова», называя ее «чаровницею». Потом позванные в суд двое челядников Данилы Забелы, которых он, будучи в Москве, посылал к себе домой в Малороссию, показали, что Данило говорил, будто гетман сам «тайно послал к бусурманам вора Петрика и был желателем прихода бусурманского в Украину». В подтверждение таких показаний один малороссиянин, бывший недавно в Москве, Онисим Воронченко, объявлял, что он собственными ушами слышал, как Забела «на почтенную родительницу гетмана, честную игуменью, прикладал наносы».

Забела запирался. Но когда его стали стращать пыткою, то он сказал: «Я убежал в Москву от страха, — на меня сотник кролевецкий подал гетману челобитную; а если я что говорил в Москве, то говорил будучи пьян: мне казалось, что по таким словам меня удержат в Москве и не пошлют в Батурин».

Судьи, выслушавшие такие речи от подсудимого, произнесли: «Невозможно, чтоб Данилка такие великие страшные поклепы и потворы на честь ясневельможнаго гетмана вымыслил сам собою; надобно под пыткою допросить его, кто ему в сем деле был советником и наставником».

Забела, не допуская себя до пытки, сказал:

«Вот как дело было. Через село Реутинцы ехали люди боярина Шереметева. Я им рассказал о своих нуждах и о своем страхе. Они посоветовали мне ехать в Москву к их боярину и уверили меня, что боярин будет мне заступником. Я послушался их и поехал. Когда я рассказал боярину о своих делах, боярин сперва сказал, что напишет обо мне ходатайственный лист к гетману. Я отвечал, что боюсь ехать к гетману. Тогда мне боярин сказал: правда, и мне гетман добра не желает. Поживи, коли так, в Москве, пока великий государь не воротится из-под Азова, и никуда не ходи, ни в приказ, ни к боярам, а как царь воротится в Москву, тогда подашь на гетмана челобитную в мои руки, а я сам представлю ее великому государю и буду ходатайствовать об оказании тебе милости. По какому боярскому обнадеживанию я и остался в Москве. Винюсь в том, что злоречил, наводил изменническую потвору на гетмана и на мать его, говорил, будучи пьяным без разума и памяти. Впрочем, не было у меня наставника и советника ни здесь в малороссийских городах, ни в Москве».

Дело показалось важнее. Данило притягивал к нему первейшего царского боярина. Данила подвергли пытке, взяли на встряску, продержали полчаса в висячем положении. Он говорил то же, что и перед пыткой, и только «поносил» себя самого за то, что понадеялся на слова, сказанные ему боярскими людьми, поехал в Москву и через то пришел «вот в какую муку!».

Его спустили на землю, допрашивали, кто был ему наставником и советником, и, ничего не допросившись, подняли опять на дыбу; он, «вопия криком великим», твердил все одно и то же: «Я лаял по своему безумному обычаю, будучи пьян и без памяти, ни от кого к тому не было у меня подущения и ни от кого о том ни единого слова не слыхал».

Судьи прекратили пытки и допросы и положили такой приговор:

«Данилка Забела, от своей злости и безумия, наводя на высокую честь гетманскую и на всечестную его матерь тяжкие поклепные потворы, хотел тут же и войсковые, и народные малороссийские порядки развратить, а. того ради такой безумный лживец и зломысленный наветник за ту свою вину подлежит смертной казни, имущество же его взять в войсковой скарб, ибо и прежние гетманы так поступали с подобными».

Не знаем, был ли пытан товарищ Данила Андрей Солонина, но его подвергли допросу, из которого видно, что он был родом из Волыни, по смерти отца с матерью переехал в Козелец, служил двенадцать лет у киевского полковника Солонины, потом три года у генерального судьи Вуеховича и, наконец, у гетмана. Ему отказали от службы на том основании, что у гетмана и без него много челяди, и он уехал в польские владения; там увидал его боярин Шереметев, пригласил в Москву, и жил он у него на боярском иждивении, а когда боярин уехал в свои вотчины, то пристал к Забеле. Денег гетманских он не крал.

И этого Андрея Солонину суд приговорил как соумышленника к одинакой каре с Данилом Забелою.

Гетман, представляя в приказ приговор войскового суда, приложил к нему собственное милостивое смягчение наказания.

Ничто не подрывало царской благосклонности к гетману. В 1700 году в январе гетман отправился в Москву по царскому приглашению с 48 особами. В этот раз ему оказали прием, превосходивший ласковостью прежде бывшие приемы. Гетману заявили признание за ним заслуг, оказанных в течение тринадцати лет сряду, и важности его успешных действий в войне против турецкого султана и крымского хана, в особенности же его подвигов над Днепром, когда были покорены пять турецких городков и взято множество пленных. За это за все государь возложил на гетмана только что установленный орден св. Андрея Первозванного. Мазепа был вторым, получившим этот орден, после Головина. Сверх того, на отпуске пожаловали ему венгерскийзолотой кафтан с алмазными запонками, подбитый соболями. Бывший в Москве разом с гетманом генеральный писарь Кочубей получил почетное звание стольника. Тогда же, по ходатайству гетмана, оказано было внимание хвастовскому полковнику Палею, главному в то время воскресителю козачества в Правобережной Украине: к нему отправили в подарок денег, сукон, камок, соболей, а на полчан его 1000 ефимков. Но подьячему, который повез царские подарки, приказано было передать их Палею секретно, чтобы не дать повода полякам подозревать какого-нибудь против них подущения, потому что поляки очень неблагосклонно относились к восстановлению ненавистного для их памяти козачества во владениях, на которые простирали свои виды. Гетман испросил у царя отдать под его гетманский регимент город Новобогородск со всеми жителями, исключая служилых царских людей, которых положено было вывести в другие города. Гетман обещал правительству принять для укрощения запорожских своевольств и побегов украинских беглецов в запорожские степи меры, более деятельные, чем были те, какие употреблялись прежде воеводами, управлявшими Новобогородском.

Но тогда же последовали распоряжения верховного правительства, которые вообще не совсем нравились малороссиянам. В последнее время в Малороссии распространилось селитренное производство. По царскому указу предписывалось продавать селитру не иначе, как в казну. Цена на селитру была указана по два рубля с полтиною за пуд. Но после заключения мира с Турцией царский указ вдруг сбавил цену селитры на полтора рубля за пуд на том основании, что селитренные майданы теперь не будут разоряемы неприятелями, производство селитры будет требовать менее расходов и хлеб стал дешевле, хотя гетман, в видах охранить выгоды местных производителей, докладывал, что если по замирении с турками и татарами не нужно беречь майданов от неприятелей, то необходимо держать караулы для охранения их от разбойников, и расходы на производство вовсе не уменьшились. Не могло быть малороссиянам приятным строгое запрещение возить на продажу в Великороссию горячее вино и табак, который сделан был в то время предметом казенной монополии и отдан на откуп англичанам. Гетман публиковал, что корчемные продавцы вина и табаку, кроме наказания, которое постигнет их на месте преступления, не уйдут от вторичного наказания войсковым судом, когда возвратятся домой. Однако торговля вином и табаком была до того выгодна, что, несмотря на такие угрозы, «огурливые [90] и легкомысленные люди все-таки дерзали возить табак на продажу в великороссийские города», как выражался гетман в своем донесении.