Генералиссимус. Книга 1 - Карпов Владимир Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Мы выходим с беременной Нюрой маленьким ходом и несколько минут ждем у дверей процессии с гробом. Гроб ставят на грузовую машину, убранную красным и зеленью, укладывают венки, и она быстро уносится по Охотному и Моховой, сопровождаемая автомобилями, к крематорию. Церемония окончена, кордоны сняты, все разъезжаются. К утру от Сергея Мироновича Кирова останется горсточка пепла, а в душах всего народа светлая память о нем, его делах и мстительная ненависть к врагам...
На другое утро, т. к. у нас не было билетов на Красную площадь, мы уехали в 11 ч. за город и там по радио принимали всю церемонию похорон, 6-го были похороны, а 7-го в особняке Наркоминдела Розенгольц (Нарком Внешторг.) устроил вечер, и наша знать отплясывала до утра в честь Моршандо (министр торговли Франции), так неудачно навестившего Союз в такие траурные дни. И наши подхалимы не сумели показать своего “я”, выявить настоящую советскую физиономию, сильную и независимую, и прилично выдержать траур, а расплясались.
Неужели оно сделано с согласия и благословения ПБ и ЦК? Неслыханное дело. Неужели мы, такая великая страна, так трагично потерявшая своего героя, не можем оплакивать его даже в присутствии своих гостей из Франции...
На следующий день Французское посольство дало ответный ужин, но без всяких танцев — они были более тактичны, чем наши министры”.
Мария Анисимовна справедливо возмущена бестактностью Розенгольца — ей еще не были известны подлинные причины убийства Кирова! В те дни пока еще функционировала версия, которую придумали оппозиционеры и проводил Ягода, — о том, что Киров был убит Николаевым на почве ревности.
Позднее, когда вскрылись причины и подробности теракта против Кирова, пирушка — прием, организованный Ро-зенгольцем, — открывается в ином свете и значении.
Как видно из дневника Сванидзе, на приеме не было никого из членов Политбюро и из окружения Сталина. Следовательно, под предлогом приема в честь французского министра, были приглашены по особому списку только свои оппозиционеры-заговорщики — сторонники Троцкого. Они не случайно плясали (именно плясали, а не танцевали, как пишет Мария Анисимовна). И плясали они, наверное, не “барыню”, а свои “Шолом” и “Семь-сорок”. Это было настоящее торжество по случаю удачно осуществленной террористической акции. Они праздновали начало свержения “клики Сталина”, потому что убийство Кирова было первым в целой серии запланированных терактов.
Этим торжеством они показывали сами себе и Троцкому, как они верны ему и сильны, никого и ничего не боятся, им наплевать на христианские и просто общепринятые правила поведения в дни похорон. Их распирает радость по поводу содеянного. Это подтверждается тем, что нарком внешней торговли Розенгольц и его поделыдики показывали на суде в Колонном зале в 1937 году.
Розенгольц:— Уже после суда над Пятаковым пришло письмо от Троцкого, в котором ставился вопрос о необходимости максимального форсирования военного переворота Тухачевским. В связи с этим было совещание у меня на квартире.
Вышинский: —А что это за письмо было, нельзя ли подробнее узнать?
Розенгольц:— Там Троцким ставилось несколько вопросов. Прежде всего указывалось, что если будут медлить, то произойдет то, что по частям будут разгромлены все контрреволюционные силы. Поэтому, поскольку уже значительный разгром кадров произведен, необходимо ряд возможных акций максимально ускорить.
Вышинский: —Например?
Розенгольц:— Главным образом ставилось два вопроса:
первый вопрос — относительно того, чтобы в ответ на приговор по делу Пятакова ответить террористическими актами.
Вышинский: —То есть на приговор суда?
Розенгольц:— В ответ на приговор суда о расстреле Пятакова ставился вопрос об организации террористических актов.
Вышинский:— В отношении кого?
Розенгольц:— В отношении руководителей партии и правительства и вопрос в отношении максимального форсирования военного переворота.
Вышинский:— Позвольте Крестинского сейчас спросить. (Крестинскому): — Вы подтверждаете это?
Крестинский: —Да, подтверждаю. Совещание это было у Розенгольца. Это было в начале апреля. Мы на этом совещании говорили уже об аресте Ягоды и исходили из этого ареста как из факта. Об аресте Ягоды я узнал 2—3 апреля. Значит, это было в апреле месяце.
Вышинский:— Вы были также осведомлены об участии Ягоды в заговоре?
Крестинский: —Да, я об этом уже говорил вчера.
Вышинский:— Садитесь. Обвиняемый Розенгольц, продолжайте.
Розенгольц:— Тут же встал вопрос о террористическом акте. Мы с Крестинским обсуждали вопрос о возможном террористическом акте в отношении Председателя Совнаркома Молотова.
Вышинский:— Обвиняемый Крестинский, обсуждали вы вопрос о террористическом акте против Вячеслава Михайловича Молотова?
Крестинский:— Мы обсуждали с ним вопрос иначе — в более широком разрезе...
Вышинский:— Этот вопрос стоял у вас?
Крестинский:— Мы с ним говорили вообще о необходимости восстановить террористическую деятельность троцкистов, прервавшуюся после смерти Пятакова, и на эту тему мы говорили с Розенгольцем и Гамарником, говорили о необходимости террористических актов против руководителей партии и правительства.
Вышинский:— Против кого именно?
Крестинский:— Имелись в виду Сталин, Молотов и Каганович.
Вышинский:— Подсудимый Розенгольц, был ли у вас лично преступный замысел осуществить террористический акт против кого-либо из руководителей Советского правительства?
Розенгольц:— Да, я об этом показал и подтверждаю.
Вышинский:— Вы лично намеревались совершить террористический акт?
Розенгольц: — Да.
Вышинский: —Может быть, вы скажете, против кого?
Розенгольц:— Против... как показано мной на предварительном следствии, против Иосифа Виссарионовича Сталина.
Таким образом, выявляется, что убийство Кирова было началом целой серии террористических актов с целью захвата власти. Слухи, которые распускали троцкисты об устранении Кирова как конкурента Сталина, с полной очевидностью опровергаются как дезинформация, дымовая завеса, чтобы скрыть преступные замыслы самих заговорщиков.
Военный заговор
В 1990 году я написал книгу «Расстрелянные маршалы», есть в ней очерк и о М. Н. Тухачевском. Очерк написан в «оправдательном» стиле, в соответствии с опубликованными в те годы газетными и журнальными статьями и реабилитаци-онной эйфорией, которой поддался и я.
В ходе работы над книгой «Генералиссимус» я более глубоко разобрался в причинах репрессий, опираясь на новые архивные документы, рассекреченные в перестроечные годы. В связи с этим пусть не удивляет читателей иная оценка и иной подход к «делу Тухачевского», не совпадающие с тем, что было написано мной прежде.
Собирая и изучая материалы об этом очень громком «деле» 1937 года, я как и прежде стремился находить первоисточники — людей, имевших непосредственное отношение к событиям и подсудимым.
Одним из немногих свидетелей, который долгие годы работал рядом с заговорщиками, знал их еще с гражданской войны, был Молотов. Поэтому я не раз расспрашивал его во время наших бесед и даже высказывал мысли, которые у меня были:
— Крупнейшие военачальники в гражданскую войну столько подвигов свершили. Вы их хорошо знали, не было сомнения насчет их «вражеской деятельности»?
Молотов твердо и, я бы сказал, даже жестко ответил:
— В отношении этих военных деятелей у меня никаких сомнений не было, я знал их как ставленников Троцкого — это его кадры. Он их насаждал с далеко идущими целями, еще когда сам метил на пост главы государства. Хорошо, что мы успели до войны обезвредить этих заговорщиков, — если бы этого не сделали, во время войны были бы непредсказуемые последствия, а уж потерь было бы больше двадцати миллионов, в этом я не сомневаюсь. Я всегда знал Тухачевского как зловещую фигуру...
