Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы - Дуглас Грегори (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗

С. Это не в моей власти, и вы об этом знаете. А Шелленберг? Он остался жив.

М. И сохранил свой пост тоже. Но всякий раз, когда я останавливал его, чтобы поздороваться, он становился белым, как мел. Но, конечно, вел он себя безукоризненно, по крайней мере когда я был поблизости. Скорцени, который теперь работает на вас, говорил мне, что Шелленберг – насекомое, которое нужно раздавить. Длинный Отто сам по себе неплох, хотя едва ли из него выйдет путный шпион. Но он будет делать то, что вы ему скажете, и, не считая большой любви к вниманию публики, довольно приличный малый.

С. У нас будет возможность поговорить о Скорцени позже.

М. Не сомневаюсь, что будет. И я надеюсь, что вы будете держаться подальше от Шелленберга. Если в итоге он тоже будет работать на вас, это может кончиться тем, что я или Отто вышвырнем его в окно. Можете добавить сюда за компанию и Глобочника. Кстати, Небе очень любил Вирта, который всех морил газом, и даже руководил некогда одной из эйнзатцкоманд на Востоке и перебил множество евреев. Самый подходящий человек на роль героя Сопротивления.

С. Нам все известно о Шелленберге, и, насколько я знаю, у него нет будущего в нашей организации. Я согласен с тем, как вы его оцениваете. Неглуп, но совершенно бесхарактерный человек. Мне однажды довелось допрашивать его, и лично я не вижу, какая от него может быть польза.

М. Очень похож на Варлимонта и Бергера Тоже все время сплетничает, плетет какие-то интриги. Настоящий злобный карлик. Люди вроде него, однажды побыв у власти, всегда стремятся вернуться к ней снова. Маленькие люди нуждаются в большом внимании. Что же касается меня, то я имел гораздо больше власти, чем любой из них, и это была реальная власть. Как вы понимаете, я не совершал всяких театральных выходов на приемах, не окружал себя личными фотографами, как Риббентроп. Реальная суть власти гораздо важнее, чем ее внешние атрибуты. Полицейских никто не любит, и никому не нужно было мое присутствие на этих помпезных сборищах. Мне нравилось проводить время за работой, и я старался делать ее как можно лучше, пока всякие там отставные преподаватели гимнастики или цирковые наездники расхаживали вокруг в изысканных мундирах. Гейдрих был из того же теста, но ему по крайней мере хватало ума на то, чтобы понять, что нужно делать, и добиваться успеха в том, что он делал. Он был прекрасным музыкантом, очень хорошим фехтовальщиком и во время войны летал в люфтваффе. У него был сложный характер, и вообще он был не без странностей, но он был не такой, как другие. А Кальтенбруннер был просто скотина, как, впрочем, и Борман. Борман был поумнее и не такой неустойчивый, но тоже страшный сплетник и наушник. Мне это дело представляется так. Мы вели смертельную войну против страшных противников. Идея была в том, чтобы выстоять и сохранить жизнь и имущество наших граждан. И прятаться в огромных замках, разъезжать в роскошных лимузинах и красть все, что попадется на глаза, подобно Франку, было противно моей натуре. Будь моя воля, я всех их отправил бы на фронт, в отряды Вознесения.

С. Что-что?

M. За передовую линию, отыскивать минные поля. Предпочтительно при помощи собственных ног. А потом – на небеса, с громким треском. Похоже, вы не обладаете военным чувством юмора, верно?

С. В этом смысле нет.

М. Помню, как однажды Варлимонт прислал ко мне своего генерала Мюллера по поводу моего участия в истреблении людей в тыловых районах России. Бандитов. Елейный такой тип, выражавшийся очень окольно. Я мог бы помочь своей стране, убивая этих ужасных людей. Несомненно, меня ждет поощрение, если я и гестапо поможем армии перебить этих возмутителей спокойствия. Моего терпения хватило ненадолго, я встал и сказал ему довольно прямо, что я думаю о нем и о его планах. Я сказал, что если он или его начальник еще когда-нибудь явятся ко мне с подобной преступной ерундой, я лично отправлю его в камеру. И ему предстояло бы довольно долго гостить у Папаши Филипа. [63] Позже я получил письмо от Гиммлера по этому поводу. Генерал Мюллер так перепугался, что ему пришлось взять отпуск по болезни, а Варлимонт плакался, какой я нецивилизованный. Вы знаете, что СС пришлось взять на себя ответственность за преступления военных, но лично я отказываюсь иметь с этим что-либо общее. А вот зато Артур, Артур – воплощение германской порядочности и свободолюбия, сбежал на Восток и убил там свою долю евреев и крестьян. Когда Гиммлер походя спросил меня об этом, я уклонился от ответа, и больше на эту тему не было сказано ни слова.

С. А Гитлер действительно звонил вам 20 июля?

М. Нет, конечно, нет, но Гиммлер поверил, что такой звонок был. Такого рода вещи заставляют людей ходить на цыпочках и держаться с вами откровеннее.

С. Думаю, вы более чем ответили на мои вопросы. Благодарю вас.

В дополнение к беседам, посвященным событиям 20 июля, мы приводим в этой главе еще один важнейший эпизод.

Отрывок из беседы о Роммеле

С. А теперь, генерал, просмотрев эти записи по 20 июля, я хотел бы обратиться к вопросу о маршале Роммеле и его участии в данных событиях. Вы можете что-нибудь сообщить нам об этом?

М. О Роммеле? Да, конечно. Что вы хотели бы узнать?

С. Ну, у нас имеются записи одного из бывших генералов его штаба, из которых следует, что Роммель был активным участником заговора и добивался свержения Гитлера. И еще, Роммель действительно совершил самоубийство или был убит? Вам это должно быть известно.

М. О да, мне это известно. Полагаю, упомянутые записи сделаны Шпейделем. [64]

С. Да.

M. Я никогда… мы никогда не допрашивали Роммеля, но мы допрашивали Шпейделя и его сослуживцев. Шпейдель был… вернее, попал в сферу нашего внимания после допросов Гофакера в Париже и в других местах. Тот был полковником военно-воздушных сил и кузеном Штауффенберга. Хофакер был в группе заговорщиков, намеревавшихся убить Гитлера, и его вскоре схватили. Как и остальные, он тут же сознался во всем, что касалось его участия в заговоре, и, как и остальные, постарался притянуть к этому делу всех, кого только мог. Шпейдель был одним из них. Мы допросили Шпейделя в Берлине в… я думаю, в сентябре того года…

С. В 1944-м?

М. Естественно. В сентябре 1945 года я никого не допрашивал. Если позволите, я продолжу… Шпейдель охотно пошел на сотрудничество, но в то же время был очень уклончив. Он заявил, что Роммель активно участвовал в заговоре, целью которого было убийство Гитлера, и, само собой, такую информацию следовало до Гитлера донести. Гитлер Шпейделю не поверил, но дело, безусловно, требовало дальнейшего расследования.

С. А вы поверили Шпейделю?

М. В некоторых вещах – да, но не во всем. Как и большинство из них, он боялся за свою жизнь. Они любили играть с огнем, но не желали в нем сгореть. Я считаю, что Роммель ничего не знал о заговоре Штауффенберга. Роммель чувствовал, что какой-то выход из этой войны должен быть найден. В итоге он послал Гитлеру меморандум на эту тему. Но о том, что существует заговор с целью убить Гитлера, нет, об этом Роммель не знал. Вы знаете, Роммель был нелегким человеком. Неуживчивый, упрямый, очень прямолинейный, и у него вечно возникали какие-то трения на службе. Никто из высшего армейского командования во Франции его не любил. И еще, Роммель был очень популярен в Германии благодаря своим камланиям в Африке, и заговорщики видели в нем респектабельное прикрытие для осуществления своих планов. Роммель же ничего не знал о покушении, был, как в конце концов выяснилось, абсолютно лоялен по отношению к Гитлеру и никогда не стал бы замышлять его убийство. Но и Шпейдель, и Гофакер показали на него, и дело было отправлено в армейский отдел расследований. Дело уперлось в то, чтобы поверить либо Шпейделю, либо Роммелю, а Роммеля Гудериан и его клика терпеть не могли и решили по крайней мере провести следствие по его делу. А затем всплыло еще кое-что, и эти господа побоялись везти Роммеля в Берлин на допросы, потому что он мог бы рассказать там об их друзьях, настроенных против Гитлера. Вот они и сообщили, что Роммель покончил с собой. Мне это известно, потому что гестапо было тогда посвящено во многие детали. Это не было ни моим решением, ни волей Гитлера. Я знаю, что Гитлер расстроился, но он в то время был очень зол на военных и относился к ним с большим подозрением. А с другой стороны, он крайне нуждался в них. После того, как мы схватили Фелльгебеля…