Повести - Рубинштейн Лев Владимирович (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Вылез Панька и замер в полном изумлении. Возок стоял во дворе дома Панькиного отца.
— Как же ты… такое сделал? — проговорил Панька дрожащим голосом. — Совесть-то у тебя где?
— Ступай, ступай, — добродушно отвечал дядя Ефрем, — у тебя-то где она, совесть? Думаешь, так-то я сына сестры отвезу на погибель? Эх ты, щенок!
Не будем говорить о том, как встретился Панька с родителями! Садовник-отец потянулся было за плёткой, но не снял её с гвоздя.
— Старший сын у нас на войне, — сказал он, не глядя на Паньку, — а ты второй и последний. Ежели у нас сыновей не станет, как мы с матерью останемся?
Панька закрыл лицо руками и бухнулся на колени. А с лицейскими было ещё проще.
— По всем правилам, — устало проговорил директор, — обязан я доложить обо всём министру, а он прикажет вас из Лицея выключить. Но в такое время не могу я сего министру докладывать. Я опишу родителям вашим, и пусть они вас судят. Так и быть, буду я за вас троих один в ответе… Мартын Степанович, отведите их в Лицей!..
КОНЕЦ ПИЛЕЦКОГО
Мартын Пилецкий с каждым днём показывал себя всё больше. Он стал входить в комнаты лицейских и осматривать их книги. У Пушкина он забрал сочинения вольнодумного и безбожного писателя Вольтера и ещё несколько французских книг. У Дельвига — мелко переписанные песенки, которых лицейским знать не полагалось.
При этом Пилецкий не злился и не грубил. Голос у него был успокоительный, ровный. На его худом, жёлтом лице всегда играла тихая усмешка.
— Разные вы все, господа, разные, — говорил он, — нет между вами никакого согласия. А когда нет согласия в правилах, тогда образуются партии, между собою враждующие. Нам, наставникам, и надлежит вырастить вас в согласии, чтобы все одинаковы были и не враждовали бы между собою. А вольнодумные и беспутные примеры с дороги убрать. И что за песенки вы поёте?
Говоря это, он косо поглядывал на Пушкина, Пущина, Дельвига и Кюхельбекера.
Песенки, которые сочинялись в Лицее исподтишка, назывались «национальными песнями». Там про всех что-нибудь говорилось смешное — больше всего про Кюхлю.
Про Мартына Степановича было сказано: «Пилецкий, пастырь душ, с крестом»… Но смешного ничего не было сказано.
Он потихоньку вёл дневник и всё туда записывал: кто что кому сказал; кто, когда и от кого получил письмо; кто и как стоял в церкви и у кого лицо было внимательное, а у кого насмешливое. Насмешливые лица в церкви постоянно были у Пушкина и Пущина. Они же чаще всех получали письма, и не от родственников, а от каких-то знакомых. Мартын Степанович считал, что никаких знакомых на стороне у лицейских юношей быть не должно, потому что это подозрительно.
Когда Мартын Степанович уставал следить за лицейскими, к нему на помощь приходил его младший брат Илья, который служил в Лицее гувернёром. Илья был не так тонок, как его брат, — он и грубил, и кричал.
Илья получил приказ от брата — «национальные песни» найти и забрать.
В тот же день он заметил, что Дельвиг на лекции что-то сочиняет, посмеивается и записывает. То, что записал Дельвиг, пошло гулять по всему классу, и все, читая, посмеивались. А краснолицый лицеист Мясоедов — известный глупец и болтун, — тот даже захохотал и прихлопнул рот рукой, чтобы не слышно было.
После лекции Илья подошёл к Дельвигу и спросил, что у него зажато под мышкой.
— Это мои бумаги, — спокойно отвечал Дельвиг.
— Покажите!
— Зачем же я стану вам показывать свои бумаги? — возразил Дельвиг.
— Затем, что пишете вы на лекциях недозволенные стихи и всем показываете!
— А хоть бы и так, — неожиданно сказал Дельвиг и зашагал по коридору.
Илья побежал за ним и стал вырывать бумагу у Дельвига. В коридоре начался шум.
— Отдайте! — завыл Илья натужным голосом.
И вдруг кто-то нанёс Илье увесистый пинок в спину.
Он оглянулся. За его спиной стояли Пушкин и Пущин, а за ними Кюхельбекер, Малиновский и Вольховский.
Пушкин был в ярости. Лицо у него дёргалось, белые зубы сверкали в полутьме коридора. Пущин напружился и выставил лоб вперёд, как будто собирался боднуть Илью — вероятно, он и пинал гувернёра в спину. Кюхельбекер размахивал руками.
— Как вы смеете брать наши бумаги? — кричал Пушкин.
— Я беру для проверки, а потом отдам, — ответил Илья.
— Этак вы и письма наши из ящика будете брать? — завопил Пушкин.
— Это что же, бунт? — спросил Илья грозно.
— Не сдавайтесь, ведь мы правы, — вмешался Суворчик-Вольховсций.
— Нет, господа, вы неправы, — прозвучал вдруг низкий голос Мартына Пилецкого, — вы бунтовщики и насмешники. Это вовсе не удивительно, ибо читаете вы бунтарские и насмешливые книги и ещё в дому испорчены легкомысленными родителями и развращённой дворней…
Пилецкий возвышался над лицейскими, как столб. Руки его были заложены за спину, и весь он словно окаменел. Взгляд его был устремлён в пол, и говорил он будто не с лицейскими, а со слушателями на большом собрании.
Крики на секунду улеглись, но сразу же возобновились.
— Вон его! — крикнул Кюхельбекер.
— Никто не имеет права рыться у нас в ящиках, — возмутился Жанно, — мы не каторжные. И о наших родителях не смейте говорить, что они легкомысленные!
— Вон, вон его! — кричал Кюхельбекер.
— И ежели ваше тиранство будет продолжаться, то…
— …то мы все уйдём из Лицея, — закончил Дельвиг.
Сразу стало тихо. Раньше никто не собирался уходить из Лицея, но теперь уж отступать нельзя было.
Пилецкий посмотрел на воспитанников. Пушкин кусал губы. Кюхельбекера словно лихорадка корчила. Пущин упёр кулаки в бока и расставил ноги. Дельвиг аккуратно свернул бумаги и засунул их в карман.
— Нет, господа, — начал было Пилецкий, но вдруг остановился, улыбнулся и поднял глаза к потолку. — Можете оставаться в Лицее, — сказал он и пошёл по коридору.
Никто не понял его последних слов. Пущин с Дельвигом переглянулись. Дельвиг равнодушно пожал плечами и удалился в свою комнату.
Пущин взял под руку Кюхельбекера и Пушкина и увёл их в большой зал. Остальные разошлись кто куда. Илья один остался стоять в пустом коридоре, вытирая лоб платком.
— Этого нельзя так оставить, — кипел Пушкин, — мы должны…
— Немедля объявить повсюду, что мы нынче же уходим! — воскликнул Вильгельм.
— Нынче не надобно, — сказал Жанно. — Но ежели Мартына оставят…
— Запрёмся в своих комнатах и не будем пищу принимать! — предложил Пушкин.
— Нет, не то, — сказал Жанно. — Раз бунтовать, так скопом. И главное, не раскаиваться и не выдавать друг друга. Мы сделаем сход!
Сход состоялся в том же зале несколько времени спустя.
Пилецкий за это время в Лицее не показывался. Он сидел дома и, по слухам, с утра до вечера молился. Илья посматривал на лицейских волком и ни во что не вмешивался.
На сходе постановили ни за что не мириться. Вольховский заявил, что надо «действовать наступательно», то есть ночью напасть на Мартына в его квартире и во что бы то ни стало заставить подписать бумагу об уходе.
— А я думаю проще сделать, — сказал Жанно. — Выборным старостам явиться к директору и подтвердить, что мы с Пилецким никаких дел иметь не будем. А ежели будут настаивать, то соберёмся в зале и не пойдём на занятия.
Пусть хоть министр приезжает! Тут произошло лёгкое замешательство. В зал неожиданно вошёл директор.
— Господа, прошу всех разойтись, — спокойно сказал Малиновский.
— Василий Фёдорович, мы разойтись не можем, — отчётливо проговорил Пущин. — Лицейский сход решил: либо господин Пилецкий, либо мы!
— Это наше окончательное решение, — добавил Дельвиг.
— Победа или смерть! — взорвался Кюхля.
— Нужды нет, выбор уже сделан, — сказал директор. — Господин Пилецкий нынче уехал от нас в Петербург. Прошу приступить к занятиям и соблюдать порядок.
