Людовик XV и его эпоха - Дюма Александр (читать полную версию книги txt) 📗

— Могу ли я что знать, сударыня?! Может быть, его величество не будет исповедоваться.

— Будет, — с живостью отвечала герцогиня. — Он так же религиозен, как и я. Чтобы подать хороший совет, я первая уговорю его принять от вас исповедь! Я не хочу брать на себя грех, если король умрет без исповеди… Но речь идет о том, отец мой, чтобы избежать бесчестия: скажите мне, буду я удалена от короля или нет?

На этот вопрос иезуит не дал ответа и, как бы в знак своего удивления, потряс головой и пожал плечами.

— Ну, подумайте хорошенько и ответьте мне, — продолжала Шатору с видом беспокойства. — Лучшим средством, к которому я могу прибегнуть, будет то, что я тайно уеду… Я хочу, вы понимаете, избежать скандала, бесчестия, которое будет падать не столько на меня, сколько на самого государя.

Вынужденный отвечать, патер Перюссо начал говорить так:

— Я не могу, сударыня, знать заранее, буду ли я исповедовать больного. Я не знаю, каково состояние здоровья короля. Все мои действия зависят от его воли… Со своей стороны, я вовсе не имею дурного мнения относительно ваших отношений с королем.

— Если этими словами вы хотите мне сказать, что считаете мои отношения с королем вполне безгрешными, то на это я не постыжусь вам ответить, что вы ошибаетесь, отец мой! Мы любили друг друга — вот вам моя исповедь! Скажите же мне теперь, буду ли я, в случае смерти короля, отвечать врагам моим ссылкой… Ах, отец мой, немало у меня врагов при дворе.

Перюссо находился в таком замешательстве, что не знал, что отвечать на эти слова фаворитки.

Между тем партия министров и партия принцев твердо условились между собой: в случае если король будет исповедоваться, немедленно удалить от двора герцогиню Шатору, но если бы король не исповедался, если бы он выздоровел без исповеди, то герцогиня Шатору осталась бы, как и прежде, фавориткой, и тогда не она была бы уже удалена от двора, а патер Перюссо. Его величество взял бы тогда себе в духовники какого-нибудь францисканца, фетатинца или, быть может, августинца, что было бы очень обидно и прискорбно для общества иезуитов, которое лишилось бы, таким образом, прав управлять совестью короля.

По всем этим соображениям отец Перюссо нашел более для себя полезным ничего не отвечать герцогине и старался выиграть время. Встретив такое упорство, в разговор тогда вмешался Ришелье.

— Отец мой, — начал он, — будьте же полюбезнее в дамами. Утешьте, прошу вас, герцогиню вашим обещанием, что она без скандала удалена будет от двора,

— ваше молчание беспокоит нас.

Чем более герцог уговаривал Перюссо, тем молчаливее тот становился.

— Что с вами будешь делать, отец мой? — продолжал герцог тоном и с манерами, которые были свойственны только ему. — Я вижу, вы мало чувствительны к женщинам… Красота их на вас не действует… Ну, — прибавил он, бросившись на шею священнику и крепко обнимая его, — сделайте же для меня, который всегда так любил и уважал иезуитов, то, что отцы церкви позволяли иногда духовникам королей делать при подобных обстоятельствах… Отец мой! Как мне еще вам объяснить?

Но Перюссо оставался непоколебим.

Тогда герцогиня Шатору, подойдя, в свою очередь, к священнику, сказала дрожащим голосом:

— Отец мой! Защитите меня!..

Потом, нежно взглянув на него и бросившись ему на шею, продолжала:

— Если вы хотите мне содействовать, то клянусь вам, что я удалюсь из комнаты короля во время его болезни, удалюсь навсегда!.. Если я когда-нибудь и возвращусь ко двору, то уже как друг короля, а не как его любовница. Скажу вам более: я буду вести строгий образ жизни, и вы будьте моим духовником.

Как ни заманчиво было это предложение, Перюссо не увлекся им и оставил фаворита и фаворитку в том же, как и прежде, недоумении, что их сильно беспокоило.

С не меньшим беспокойством ожидали этого дела принцы и министры — две партии, имевшие, как мы уже сказали, один общий интерес.

Глава 11. 1744

Партии, составившиеся при дворе, не могли, конечно, не иметь своих предположений относительно тех последствий, какие должны были произойти в случае выздоровления или смерти короля.

Действительно, если бы король умер, то набожный двор дофина и королевы одержал бы полную победу: фаворитка была бы изгнана, фаворит же лишен милости.

Но если бы король возвратился к жизни, пусть даже и без исповеди, то Ришелье и госпожа Шатору сделались бы тогда более чем когда-либо могущественными.

Поэтому партия принцев собралась на совет, и в этом совете было постановлено начать действовать решительно. Граф Клермонский объявил собранию, что, какое бы ни было ему оказано сопротивление, он все-таки проберется к королю.

Дабы понять ту власть, которую имел герцог Ришелье, надобно прежде всего сказать, что он был первым (главным) камергером двора и что ему одному присвоено было право находиться всегда в комнате короля и допускать к нему кого он сам захочет.

Это право он присвоил себе с начала болезни короля.

Дав слово во что бы то ни стало повидаться с королем, граф Клермонский явился 12 августа к дверям его покоев.

Дабы иметь возможность судить о ходе болезни короля, выпишем здесь издававшийся в то время ежедневный бюллетень.

8 августа у короля сделался сильный прилив крови к голове. В этот же день ему сделано кровопускание.

9-го королю дано слабительное.

10-го, в три часа утра, пущена кровь из ноги; вечером король чувствовал себя немного лучше.

11-го, утром, дано слабительное; вечером — кровопускание из ноги.

12-го король чувствует себя лучше, более спокоен, головная боль почти прекратилась; к вечеру сделался жар .

Этого-то числа, то есть когда король чувствовал себя лучше и когда головная боль у него почти прекратилась, и явился к дверям его покоев граф Клермонский.

Ришелье, по обыкновению, не хотел его впускать, но граф так сильно ударил кулаком в дверь, что обе половинки ее растворились.

Ришелье, настаивая на своем, не впускал его в комнаты. Но граф, оттолкнув его от себя, сказал:

— С которых это пор лакей считает себя вправе не впускать принцев крови для свидания с королем Франции?

И, подойдя к королю, лежавшему в постели, он продолжал:

— Государь, я никак не могу поверить, чтобы вашему величеству благоугодно было лишить принцев вашей крови удовольствия узнавать о состоянии вашего здоровья. Мы не хотим, чтобы наше присутствие было вам в тягость, но мы желаем, в знак любви и высокого уважения к вам, иметь право видеться с вами хоть несколько минут, дабы доказать вам, государь, что мы не имеем других намерений. Я удаляюсь.

Граф Клермонский хотел было уже выйти из комнаты, как король, протянув к нему руку, сказал:

— Нет… Останьтесь, граф.

Это был первый успех, на который граф Клермонский не мог, впрочем, наверняка рассчитывать.

Королю предложили отслужить в его комнате малую обедню. Король охотно принял предложение, и через несколько минут в комнату введен был епископ Суассонский.

Герцог Ришелье и герцогиня Шатору видели из кабинета, в который удалились, как враги их укреплялись все более и более на позиции.

Епископ Суассонский подошел к постели короля и решился произнести ужасное слово — исповедь.

— О нет, — отвечал король, — еще не наступила пора. Епископ утверждал противное.

— Нет, нет, — возразил король, — я не могу теперь исповедаться… У меня сильно болит голова… Я не в состоянии буду собрать моих мыслей.

— Но, — отвечал епископ, продолжая настаивать на своем, — ваше величество может начать исповедь свою сегодня, а кончить ее завтра.