Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич (прочитать книгу .TXT) 📗
Особое внимание привлекали трое: Иван Моря, Николай Тимонов и Александр Выборное. Они сидели рядом. Полный, добродушный Моря возле щупленького Тимонова и юркого, с задорными глазами Выборнова казался великаном. Обычно такие полные люди спокойны, степенны, по Моря был непоседа. И сейчас, хотя его глаза неподвижно смотрели на штурмана полка, весь он был в движении, словно примерялся, какое лучше занять положение. Вот сел калачиком, круто поджал под себя ноги. Через минуту локти поставил на колени, а голову положил на кисти рук. Весь — внимание. Но вот незаметно ноги его распрямились, руки скрестились на груди, и только голова осталась в том же положении.
Тимонов сидел неподвижно, точно изваяние, плотно сжав губы.
Саша Выборнов из Каширы. Он, пожалуй, имел самый большой налет. Летал великолепно, смело. Купив посоветовал мне взять его ведомым. Я внимательно смотрел на Выборнова. Как и все, он жадно глотал каждое слово штурмана полка.
Купин вышел из землянки и позвал нас с Лазаревым к себе. Предстоял снова полет.
Полк переживал как бы второе свое рождение. Ветеранов части осталось только трое. Остальные летчики — пополнение, новички. Среди них не было ни одного старше двадцати двух лет.
В нашу эскадрилью пришло семь инструкторов и Гриша Тютюнов только что после окончания военного училища летчиков. Нам наскребли десять старых «ишачков» и приказали перелететь под Торопец: Калининский фронт готовился к Великолукской операции. Остальные ждали получения новых машин.
С нового аэродрома у села Колпачки мы охраняли тылы фронта. Авиация противника действовала по тылам, как правило, ночью. Мы же ночью не летали, поэтому наша работа в основном сводилась к дневному дежурству на аэродроме.
В этот день мы закончили дежурство, сели на машину и собрались было ехать на ужин. Уже стемнело. Наше внимание привлек завывающий, неровный гул моторов. Нарастая, он усиливался и вот уже послышался над нами. Черными тенями в густой синеве неба проплыли два больших самолета. По захлебывающемуся, натужному звуку поняли: это вражеские бомбардировщики. Хотя аэродром и ничем сверху не отличался от обыкновенной лесной поляны, каждый настороженно ждал посвистывания бомб уж очень точно гитлеровцы прошли над летным полем.
— Кажется, на Москву, — тревожно вырвалось у кого-то.
— Они теперь на Москву не летают. Должно быть, наши, возвращается какая-нибудь пара запоздавших разведчиков.
— А может, с ржевского выступа летят?
Над Торопцом торопливо заухали зенитки. В небе вспыхнул ослепительно яркий фонарь, похожий на большую электрическую лампочку с абажуром. С бомбардировщика сбросили осветительную авиационную бомбу. Подвешенная на парашюте, силой более ста тысяч свечей, она разорвала ночь, обозначив объект для бомбометания.
Грохот зенитных орудий и жужжание моторов сливались со взрывами, всколыхнувшими ночную землю. Началась бомбежка Торопца.
Четвертый, пятый… Самолеты проплывали над аэродромом. До боли обидно и досадно было глядеть, как безнаказанно действует враг. А ведь до войны у нас было немало истребителей-ночников. Теперь они только в ПВО, на тыловых объектах страны. А разве на фронте нельзя летать ночью?
— Слетай! Ты до войны ночником был, — скорее шутя, чем серьезно, предложил мне Андрей Петрунин.
— А что толку? Ночь темная, прожекторов нет…
— Полетим наудачу! — подхватил младший лейтенант Мелашенко. — Я тоже когда-то летал ночью.
И мы полетели.
Снегу еще не было, и земля, как только я оказался в воздухе, растворилась во тьме. Ярким заревом пожаров и вспышками разрывов обозначился Торопец — единственный световой ориентир в ночи. Через пять минут я был над городом. Внизу бушевал пожар, метались языки пламени. На станции стояли железнодорожные эшелоны. Среди вагонов то и дело взметались к небу огненные султаны. Пламя освещало разбитый город. Один длинный эшелон, оказавшийся, видно, в тупике, был еще целехонышм. Рядом, словно скирды хлеба, лежало какое-то имущество. Невдалеке виднелись баки горючего.
Понимая, какую важную и удобную цель сейчас все это представляет для противника, я лихорадочно ищу вражеские самолеты. Лезу вверх, рассчитывая, что оттуда, на фоне света, может, замечу врага. Вокруг меня, точно искры от бенгальских огней, сверкают разрывы зенитных снарядов. Бьют наши артиллеристы, и как жаль, что с ними нет никакой связи и взаимодействия! С тревогой думаю: «Чем черт не шутит — могут и свои сбить». Разворачиваюсь назад. Что-то черное промелькнуло над самой головой. Меня встряхнуло. Это мог быть только самолет. Не Мелашенко ли? В спешке так и не договорились, на какой высоте будем летать. А может, фашист? Эх, хотя бы пару прожекторов! Показали бы цель! Резко кручу самолет за промелькнувшей тенью. Смотрю вниз. В тупике уже горит эшелон. Значит, надо мной проскочил бомбардировщик. Надо искать его. В районе станции легло еще несколько серий бомб, а я безрезультатно мечусь над полыхающим городом, рискуя каждую минуту быть сбитым своими же зенитчиками или столкнуться с истребителем. Вдруг меня накрыло чем-то темным, большим, мягким.
Не пойму, что произошло. Двигаю ручкой, ножными педалями — все как будто исправно. Вглядываюсь в приборы — стрелки страшно лихорадит. Уж не в бреду ли я? И снова вспыхнул свет. Все ясно! Стремясь забраться выше, чтобы на световом экране обнаружить врага, я вскочил в густую облачность и теперь неожиданно вывалился из нее. Чего испугался? Облаков. Да, не зря говорят: «Ночью все кошки серы».
Вновь набрал высоту. Внизу на фоне пожаров хорошо просматривалось воздушное пространство. Вокруг было пусто. Зенитки уже не стреляли: очевидно, в Торопец сообщили, что над городом летают наши истребители. Разрывов на земле не видно. Значит, отбомбились.
Подо мной мчится силуэт самолета. Кидаюсь на него. Теперь хорошо заметен наш И-16. Архип Мелашенко, очевидно, так же носится над городом, как и я, отыскивая бомбардировщики. Я пролетал еще минут пять и, никого не встретив, взял курс на свой аэродром.
Перед вылетом Петрунин обещал обеспечить посадку прожектором, но пока ничего не видно, вокруг сплошной мрак. Закралось сомнение. Здесь, в лесном районе, посадка без подсвета исключена, и может быть, придется прыгать с парашютом. Заныло в спине. Хотя поврежденный на Халхин-Голе позвоночник теперь беспокоит меня редко, но предупреждение врача о том, что прыгать нельзя, постоянно сверлило мозг. Темная ночь кажется какой-то бездонной, могильной и очень уж черной.
