Исповедь экономического убийцы - Перкинс Джон М. (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗

Статья Грэма Грина подняла и еще один вопрос, имевший отношение к тому дню 1972 года, когда я сидел за кофейным столиком с генералом. По моему тогдашнему убеждению, генерал знал, что целью игры в иностранную помощь является его личное обогащение и вовлечение страны в неоплатный долг. Я был уверен, что он знал, что вся система покоится на презумпции продажности людей во власти и что его решение не брать ничего лично для себя, но использовать помощь во благо народа в конечном итоге может привести к ее разрушению. Мир наблюдал за этим человеком; последствия его действий простирались далеко за пределы Панамы и, соответственно, все, что он делал, воспринималось очень серьезно.

Раньше я задумывался о том, как отреагирует корпоратократия, если займы Панамы пойдут на помощь бедным, не обременяя при этом страну неподъемным долгом. Теперь же я пытался понять, не сожалеет ли Торрихос о заключенной нами в тот день сделке. Я и сам не понимал, что чувствую по поводу этой сделки. Я отступил от своей роли ЭУ. Вместо того чтобы играть свою игру, я стал играть по его правилам и принял его условия: честность в обмен на контракты для МЕЙН. В чисто экономическом плане для МЕЙН это было мудрое деловое решение. Тем не менее, это противоречило тому, что заложила во мне Клодин, потому что не способствовало расширению глобальной империи. Не это ли заставило теперь спустить шакалов с цепи?

Я помню, что подумал в тот день, выйдя от Торрихоса: история Латинской Америки усеяна павшими героями. Система, основанная на коррумпировании публичных деятелей, немилосердно обходится с теми, кто отказывается коррумпироваться.

В следующее мгновение мне показалось, будто с моим зрением происходит что–то странное. Через лобби медленно двигалась знакомая фигура. Сначала я подумал, что это Хэмфри Богарт, но тот к тому времени уже отошел в мир иной. А потом я узнал его: одна из величайших фигур современной английской литературы, автор романов «Сила и слава», «Комедианты», «Наш человек в Гаване», а также статьи, которую я только что положил на столик перед собой. Поколебавшись минуту, Грэм Грин огляделся вокруг и направился в кафе.

Я хотел позвать его или побежать вслед за ним, но заставил себя остановиться. Мне показалось, что он хочет побыть один; кроме того, внутренний голос подсказал, что он может не захотеть общаться со мной. Я взял номер «Нью–Йорк ревью оф букс» и минуту спустя, к своему удивлению, обнаружил, что стою в дверях кафе.

Я уже завтракал в тот день, поэтому метрдотель посмотрел на меня с удивлением. Я глянул по сторонам. Грэм Грин сидел в одиночестве за столиком около стены. Я указал на столик рядом с ним.

— Вон там, — сказал я метру. — Я могу еще раз позавтракать за тем столиком?

Я никогда не скупился на чаевые. Метр понимающе посмотрел на меня и провел к столику.

Писатель был поглощен своей газетой. Я заказал кофе и круассан с медом. Мне хотелось узнать, что Грин думает о Панаме, Торрихосе, о Канале, но я никак не мог придумать, как начать разговор. Он оторвался от газеты, чтобы сделать глоток кофе.

— Извините, — сказал я.

Он пристально — или мне это показалось? — взглянул на меня.

— Да?

— Мне неловко вас беспокоить. Но вы ведь Грэм Грин, не так ли?

— Да, действительно, так. — Он тепло улыбнулся. — Большинство людей в Панаме не узнают меня.

Я заверил его, что он — мой любимый писатель, рассказал ему вкратце о своей жизни, включая работу в МЕЙН и встречи с Торрихосом. Он спросил, не я ли тот консультант, который опубликовал статью о том, что Америке надо уходить из Панамы.

— В «Бостон глоб», если я правильно припоминаю. Я был поражен.

— Довольно смело, учитывая ваше положение, — сказал он. — Может, вы пересядете ко мне?

Я пересел за его столик и просидел там, должно быть, около полутора часов. Во время нашей беседы я понял, насколько близок был ему Торрихос. Он говорил о генерале, как отец мог бы говорить о сыне.

— Генерал, — сказал он, — пригласил меня, чтобы я написал книгу о его стране. Этим я и занимаюсь. Это будет документальная проза — не совсем обычная вещь для меня.

Я поинтересовался, почему он предпочитал писать романы, а не документальную прозу.

— Художественная литература безопасней, — ответил он. — Как правило, я пишу о неоднозначных событиях. Вьетнам. Гаити. Мексиканская революция. Многие издательства побоялись бы печатать документальную прозу на эти темы. — Он указал на журнал «Нью–Йорк ревью оф букс», лежавший на столе, за которым я сидел раньше. — Подобные слова могут принести много вреда. — Он улыбнулся. — Кроме того, мне нравится писать художественные произведения. Это дает мне больше свободы. — Он пристально посмотрел на меня. — Важно писать о тех вещах, которые действительно имеют значение. Как в вашей статье в «Глоб» о Канале.

Его восхищение Торрихосом было очевидно. Похоже, панамский лидер смог произвести на писателя такое же сильное впечатление, какое он произвел на бедных и обездоленных. И настолько же ясно было, что Грин волнуется за жизнь своего друга.

— Это гигантская задача, — воскликнул он, — противостоять Северному гиганту. — Он печально покачал головой. — Я боюсь за его безопасность.

Ему пора уже было уходить.

— Я должен успеть на самолет во Францию, — сказал он, медленно поднимаясь и пожимая мне руку. Он посмотрел мне в глаза. — Почему бы вам не написать книгу? — Он ободряюще кивнул. — Она в вас. Но помните, она должна быть о вещах, которые имеют значение. — Он повернулся и пошел к выходу. Затем остановился и снова вернулся.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Генерал победит. Он вернет Канал.

Торрихос вернул Канал. В том же 1977 году он успешно заключил с президентом Картером новые соглашения, по которым контроль над зоной Канала и над самим Каналом переходил к Панаме. После этого Белому дому пришлось убеждать конгресс ратифицировать эти соглашения. Последовала длительная и тяжелая борьба. В конечном итоге соглашение по Каналу было ратифицировано большинством с перевесом в один голос. Консерваторы поклялись отомстить.

Через много лет вышла документальная книга Грэма Грина «Знакомство с генералом». Она была посвящена «друзьям моего друга, Омара Торрихоса, в Никарагуа, Сальвадоре и Панаме» [43].

Глава 18. ИРАНСКИЙ ЦАРЬ ЦАРЕЙ

В период между 1975–м и 1978 годами я часто приезжал в Иран. Иногда мне приходилось ездить из Латинской Америки или Индонезии в Тегеран. Шахиншах (буквально «царь царей» — официальный титул шаха) представлял собой нечто совершенно иное по сравнению с тем, что мы привыкли видеть в других странах.

Иран, как и Саудовская Аравия, располагал огромными запасами нефти, и ему не надо было влезать в долги, чтобы финансировать свой амбициозный список проектов. Однако Иран отличался от Саудовской Аравии тем, что его значительное по численности население, в массе своей мусульманское и в культурно–историческом плане, безусловно, «ближневосточное», не было арабским. Кроме того, в истории страны политическая ситуация нередко обострялась — как во внутренней жизни, так и в отношениях с соседними странами. Поэтому мы избрали другой подход: Вашингтон и деловое сообщество объединили усилия, чтобы представить шаха символом прогресса.

Мы приложили неимоверные усилия, чтобы показать миру, чего может достичь сильный, демократически ориентированный друг американских корпоративных и политических интересов. Не важно, что у него был откровенно недемократический титул; не важно, что имел место менее очевидный всем переворот, организованный ЦРУ против его демократически избранного премьера; Вашингтон и его европейские партнеры были намерены представить правительство шаха как альтернативу правительствам Ирака, Ливии, Китая, Кореи и других стран, где на поверхность вырывались мощные течения антиамериканизма.

Внешне шах выглядел как прогрессивный друг обездоленных. В 1962 году он приказал разукрупнить огромные владения, принадлежавшие местным помещикам, и передать землю крестьянам. На следующий год он положил начало Белой революции, в программу которой, в частности, входил широкий круг общественных и экономических реформ. В 1970–х годах влияние ОПЕК возросло, и шах становился все более влиятельным лидером во всем мире. К тому же у Ирана были наиболее сильные вооруженные силы на всем мусульманском Ближнем Востоке [44].