Злая корча. Книга 2 - Абсентис Денис (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Глава 1
Зерна ягеля
Энтузиасты осваивают задачу выращивания овощей и даже посевы зерновых в Заполярье, в Хибиногорске, в Мурманске, в тех местах, где раньше произрастал один ягель — дикий олений мох.
Одним из таких энтузиастов была, по мнению российских фольклористов, Баба-яга. В сказке «Василиса Прекрасная» от Афанасьева, которую многие читали в детстве, есть один странный момент. По сюжету Баба-яга дает Василисе разные невыполнимые задания:
Стала баба-яга спать ложиться и говорит:
— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!
Внизу страницы присутствует примечание, поясняющее нам, от какой именно «чернушки» Баба-яга хотела очистить пшеницу: «Чернуха — ягель, род полевого дикого гороха» [7]. Ни у кого не возникает вопросов об этом ягеле-горохе, примечание дословно перепечатывается практически во всех изданиях. Можно, конечно, предположить, что тексты современных коммерческих изданий никто не проверяет, но есть ли отличия, если книга старая и была подготовлена профильными специалистами? Возьмем университетское издание «Русские народные сказки» 1957 года под редакцией профессора В. И. Чичерова. Составитель сборника Э. В. Померанцева, советский фольклорист и этнограф, доктор исторических наук, на второй странице книги указано, что она же «автор предисловия и примечаний». Что нам говорит примечание к «чернушке»? Все как обычно — ягель на месте [8]. За всю историю переизданий сказок Афанасьева только один фольклорист В. М. Сидельников осмелился отойти от канона. Составляя в 1954 году хрестоматию устного поэтического творчества русского народа он, вероятно, наглядно представил перед собой визуальный ряд: ягель, тундра, олени, Санта-Клаус, Баба-яга… — и сноску о ягеле вычеркнул. Но горох все равно оставил [9]. Может, это примечание Афанасьева остальные составители просто не замечают? Дают задание «перепечатать дословно с такого-то издания» и не обращают внимания на забавную сноску? Нет, обращают. Редакторы проверяют, корректоры вычитывают, филологи вдумчиво пересказывают сюжет:
Потом Баба-яга наказала ей вычистить двор, подмести избу, состряпать обед, приготовить белье да очистить четверть пшеницы от «чернушки» (ягеля). Когда на следующий день все это было исполнено, Баба-яга дает Василисе новое, еще более сложное задание: «Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли, по зернышку, вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!» [10].
Заметим, что по тексту сказки несколькими абзацами ниже есть два момента, над которыми процитированному доктору филологических наук Новикову можно было задуматься. Первый — когда куколка помогает Василисе: «куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки». То есть мы должны говорить не просто о ягеле, а именно о «зернах ягеля» (напомню, что ягель — собирательное название группы лишайников, представляющих собой симбиотические ассоциации грибов и водорослей). Второй — упомянутая самим Новиковым очистка мака от земли. Как, собственно, мак с землей мог перемешаться? Странно это выглядит, поэтому Бабе-яге приходится пояснить данный казус: «вишь, кто-то по злобе земли в него намешал». Логика повествования сохраняется. А про чернушку пояснений в тексте никаких нет. Значит, рассказчик и слушатели сказки в таком разъяснении не нуждаются, «чернушка» в пшенице — дело в то время обыденное, а очистка пшеницы от «зерен чернушки» — процесс крестьянам хорошо известный и понятный.
Так это и было. И назывались эти черные вкрапления в то время именно «зернами». В реальности, правда, сами крестьяне эти черные зерна выбирать не любили, наоборот, запекали в хлеб специально. В XIX веке автор популярного тогда «Зеркала тайных наук» поражался невежеству крестьян (заметим, не спонтанных, а осознанных наркоманов, потребляющих «чернушку» по своей доброй воле), тяжело заболевавших, но считающих свою болезнь порчей от ведьм:
Во многихъ губерніяхъ нашей Россіи я слыхалъ повѣрье, что у кого родится спорынья въ хлѣбѣ, тому будетъ спорынья въ домѣ, и потому спорынью эту запекаютъ въ хлѣбѣ и нарочно ищутъ ее на нивахъ, тогда какъ эта спорынья и есть рожки. Мы бы этому не повѣрили, если бы не были сами тому свидѣтелями. Почему съ содроганіемъ сердца пишемъ эти строки, чувствуя какъ много вредитъ суевѣріе здоровью, и какъ много сводитъ въ могилу. Сколько разъ мы видѣли сведеніе рукъ у бѣдныхъ женщинъ, которыя бываютъ принуждены зубами вынимать изъ люльки младенца. А между тѣмъ сваливаютъ свое несчастіе на подозрительнаго въ ихъ мнѣніи человѣка, когда сами стали своею жертвою [11].
Описание выше хорошо иллюстрирует столь непонятные сегодня читателю слова известного этнографа и знатока русского народного быта Михаила Забылина о том, что крестьяне запекают в хлеб зерна спорыньи для спорыньи (см. также Комостро, 1876, 119). Это сейчас выглядит настолько странно даже для редакторов, что в недавнем переиздании работы Забылина фраза оригинала о зернышках (рожках спорыньи): «эти зернышки крестьяне вообще для спорыньи, въ припекѣ запекаютъ въ хлѣбъ, между тѣмъ, какъ это самый сильный ядъ» [12] была, очевидно, принята за опечатку и «исправлена» на «эти зернышки спорыньи крестьяне запекают в хлеб, между тем как это самый сильный яд» [13]. Редакция «Института русской цивилизации» в последнем издании 2014 года нашла еще лучший способ разделаться с непонятным — от греха подальше вообще заменила всю спорынью (и которая «рожки», и которая «счастье») на многоточие: «эти зернышки крестьяне… в припеке запекают в хлеб» [14]. То есть совершенно забыта и не осознается (а филологами и фольклористами даже и не понята) сакральность спорыньи и идентичность ее в народной культуре с «удачей» и «счастьем». С тем наркотическим «счастьем», ради которого ее в хлеб специально и запекали. Не только в России, но и в Европе, что показала в своей монографии Ферьер в подглаве «Сельские наркотики» [15].
Очистка зерна от «чернухи» была при жизни Афанасьева более чем актуальна. В том же 1858 году, когда Афанасьев напечатал первое издание (второй том) собранных им сказок, Министерство Внутренних Дел выпустило сборник циркуляров, в котором полтора десятка страниц было посвящено разъяснению вреда рожков спорыньи и «необходимости отдѣлять оные отъ здороваго зерна, прежде, чѣмъ оно будетъ обращено въ муку» [16]. МВД еще само недостаточно ясно понимало источник «злой корчи» — то ли от недозрелой ржи, то ли от спорыньи и куколя, поэтому еще в предыдущем выпуске циркуляров на всякий случай требовало «прекратить употребленiе хлѣба, приготовленнаго изъ недозрѣлой или с рожками и куколемъ смѣшанной ржи» [17]. Пшеница — ввиду ее меньшей поражаемости спорыньей на фоне массовых отравлений рожками на ржи — казалась тогда неактуальной, а куколь (агростемму, сорняк) в России традиционно путали с чем угодно (не крестьяне путали, а литераторы как понятие, даже в переводе широко известного текста Рауля Глабера присутствовал «проклятый куколь», хотя упомянутые монахом «плевелы» были, скорее, отсылкой к «Георгикам» Вергилия; этот «кукольный» перевод вошел в советские школьные хрестоматии по истории средних веков). При этом куколь почти все словари XIX века называли куколицей и поясняли чернухой и ягелем (иногда, помимо «чернухи», отождествляли еще и с головней) [18]. Но от какой бы «чернухи» ни рекомендовало министерство очищать зерно, де-факто это было направлено против эпидемий «злой корчи». Начальникам губерний МВД предписывало «озаботиться принятіемъ мѣръ, преподанныхъ въ означенныхъ выше циркулярахъ». Что, конечно, было непросто — разъясняющие опасность спорыньи статьи печатались еще с 1832 года (в 30-х эрготизм начал особо свирепствовать), распространялись обращения к помещикам, и крестьяне о требованиях МВД отделять «черное зерно» уже прекрасно знали, но лишать себя счастья-спорыньи вовсе не стремились, а на попытки государства засадить ржаные поля картофелем отвечали картофельными бунтами. Опять же, ровно также происходило и в Европе, крестьяне о вреде спорыньи и слушать не хотели, что хорошо описано Ферьер в подглаве «Глухие к крикам об опасности» [19]. Ничего не изменилось и четверть века спустя:
