Вожди в законе (СИ) - Фельштинский Юрий Георгиевич (читаем книги онлайн txt) 📗
Такую политику нельзя было назвать ни мудрой, ни разумной, ни последовательной. Со временем против нее стало выступать даже зависимое от Германии правительство Рады. По причинам политической целесообразности оно критиковало прежде всего главнокомандующего германскими войсками на Украине Эйхгорна, а апеллировать пыталось к германскому правительству и Рейхстагу. Решающие заседания, посвященные германской политике на Украине, происходили в Киеве 27 и 28 апреля, вскоре после обнародования на Украине приказа Эйхгорна о введении германских военно-полевых судов и смертной казни. Критика была всеобщей. На заседании 27 апреля Любинский, подписавший в свое время в Бресте германо-украинское соглашение о мире, предлагал на этот раз быть решительным и требовать отозвания Эйхгорна и посланника Мумма. В противовес приказу Эйхгорна он предлагал издать указ украинского правительства, аннулирующий приказ германского командующего. На следующий день с критикой немцев выступил на заседании Малой Рады председатель Совета народных министров Украины В. А. Голубович, указавший, что согласно имевшейся между германским и украинским правительствами договоренности "все приказы должны объявляться с обоюдного соглашения и после совместного обсуждения"; между тем приказы Эйхгорна вводились в одностороннем порядке.
Если учесть, что еще 17 апреля украинское правительство отказалось подписать украино-германскую военную конвенцию, на которой настаивали немцы, становилось очевидно, что оно уже не было лояльно Германии. Германское правительство сделало из этого соответствующие выводы: 28 апреля, во время заседания Малой Рады, в 3 часа 45 минут дня, правительство Украины было арестовано вошедшими в зал немецкими войсками. Германия, не заинтересованная в сохранении руководства, саботировавшего (по ее мнению) выполнение продовольственных соглашений, совершила на Украине государственный переворот. К власти пришло правительство гетмана Скоропадского, придерживавшееся более прогерманского курса.
Бресткий мир стал ахилесовой пятой большевистского правительства. В конечном итоге большевики должны были либо уступить своим политическим противникам, признав их критику правильной, и формально или фактически разорвать передышку, либо пойти еще дальше по пути углубления контактов с германским правительством, по пути усиления зависимости от Германии. В первом случае Ленин мог быть отстранен от власти как инициатор порочной политики. Очевидно, что он предпочитал второй путь. Под его давлением ЦК согласился обменяться послами с "империалистической Германией". Сегодня шаг этот не кажется из ряда вон выходящим. Но в апреле 1918 года, когда германская революция могла разразиться в любой момент, официальное признание советским правительством "гогенцоллернов", никак не оправдываемое необходимостью сохранения ленинской "передышки", с точки зрения интересов германской (и мировой) революции было уже не просто ошибкой: это было преступлением. И если бы стороннику мировой революции и противнику Брестского мира левому коммунисту Иоффе в марте 1918 года сказали, что он станет первым полномочным представителем советской России в империалистической Германии, он, вероятно, счел бы это неудачной шуткой, а сама идея обмена посольствами советской республики и кайзеровской Германии показалась бы ему откровенной издевкой.
Получалось, однако, что, несогласный с Лениным в вопросах, касающихся Германии и германской революции, ЦК все-таки уступал ему, шаг за шагом, во всех практических делах. Очевидно, что на установлении дипломатических отношений между РСФСР и Германией настаивал в первую очередь Ленин. Очевидно также, что посылка в Германию ярого противника Брестского мира и левого коммуниста была компромиссом, при котором большинство ЦК соглашалось на установление дипломатических отношений с империалистической державой: Иоффе ехал в Германию для координации действий немецких и русских коммунистов по организации германской революции.
Немцы назначили послом в РСФСР графа Мирбаха, уже проведшего ранее в Петрограде несколько недель, а потому знакомого в общих чертах с ситуацией. Мирбах прибыл в Москву 23 апреля. Посольство разместилось в двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове сахарозаводчика и коллежского советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом № 5). Приезд посла совпадал по времени с переворотом на Украине, с занятием германскими войсками Финляндии, с планомерным (пусть и постепенным) продвижением немецких войск восточнее линии, очерченной Брестским соглашением. Разумеется, советское правительство дало знать Мирбаху о своем недовольстве как только для этого представился случай — при вручении верительных грамот 26 апреля. Через три дня Мирбах сообщал Гертлингу, что германское наступление на Украине "стало первой причиной осложнений". Финляндия стояла на втором месте. Чичерин высказал недовольство в достаточно дипломатичной форме; резче был Свердлов, выразивший надежду, что Мирбах сможет "устранить препятствия, которые все еще мешают установлению подлинного мира". Вручение верительных грамот посла проходило в самой простой и холодной обстановке. По окончании официальной церемонии Свердлов не предложил ему сесть и не удостоил личной беседы(67).
Как дипломат Мирбах был объективен и тонок. Его донесения Гертлингу и статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману в целом говорят о верном понимании им ситуации в советской России. 30 апреля, в отчете о политической ситуации в РСФСР, Мирбах незамедлил описать главное — состояние анархии в стране и слабость большевистского правительства, не имеющего поддержки населения:
"Москва, священный город, символ царской власти, святыня православной церкви, — писал Мирбах, — в руках у большевиков стала символом самого вопиющего нарушения вкуса и стиля, вызванного русской революцией. Тот, кто знал столицу в дни ее славы, с трудом узнает ее сейчас. Во всех районах города, а особенно в центральном торговом квартале, стены домов испещрены дырками от пуль — свидетельство боев, которые велись здесь. Замечательная гостиница Метрополь превращена артиллерийским огнем в груду развалин, и даже Кремль жестоко пострадал. Сильно повреждены отдельные ворота.
На улицах жизнь бьет ключом, но впечатление, что они населены исключительно пролетариатом. Хорошо одетых людей почти не видно — словно все представители бывшего правящего класса и буржуазии разом исчезли с лица земли. Может быть, это отчасти объясняется фактом, что большинство из них пытается внешне приспособиться к нынешнему виду улиц, чтобы не разжигать страсти к наживе и непредсказуемых эксцессов со стороны нового правящего класса. Православные священники, раньше составлявшие значительную часть прохожих, тоже исчезли из виду. В магазинах почти ничего не купишь, разве что пыльные остатки былой роскоши, да и то по неслыханным ценам. Главным лейтмотивом всей картины является нежелание работать и праздношатание. Так как заводы все еще не работают, а земля все еще не возделывается — по крайней мере, так мне показалось во время моего путешествия — Россия, похоже, движется к еще более страшной катастрофе, чем та, которая уже вызвана революцией. С безопасностью дело обстоит довольно скверно, но днем можно свободно всюду ходить без провожатых. Однако выходить вечером неразумно, да и днем тоже то и дело слышны оружейные выстрелы и постоянно происходят какие-то более или менее серьезные столкновения.
Бывший класс имущих впал в состояние глубочайшего беспокойства: довольно одного приказа правительства, чтобы лишить их всего имущества. Почти на всех дворцах и больших особняках висят зловещие приказы о реквизиции, по которым хозяин, часто в считанные часы, оказывается на улице. Отчаяние представителей старого правящего класса беспредельно, но они не в состоянии собрать достаточно сил, чтобы положить конец тому организованному грабежу, которому подвергаются. Желание внести какой-то порядок распространяется вплоть до низших слоев, а ощущение собственного бессилия заставляет их надеяться, что спасение придет от Германии. Те же самые круги, которые раньше громче всех возводили на нас напраслину, теперь видят в нас если не ангелов, то по меньшей мере полицейскую силу. […]
