Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (мир книг txt) 📗
Изощренный и социально циничный интеллект Сталина, пожалуй, постиг еще одну истину: его надежды на конечный успех основываются не только на первой крупной победе под Москвой, а прежде всего на способности советского народа оправиться от таких катастроф, которые не пережил бы никто другой. Катастрофы не убили надежды. Фронтовые, армейские, корпусные, дивизионные катастрофы не превратились в непоправимую национальную трагедию главным образом потому, что Гитлер не смог сломить дух народа. Пока этот дух жив, пока воля к борьбе не утрачена, самые крупные материальные потери и человеческие жертвы еще не означают непоправимого конца. Катастрофы, которые остались позади, укрепили надежду Сталина. Это парадоксально, но это так. Просчеты, которые Сталин допустил накануне войны, дилетантское руководство вооруженной борьбой на ее первом этапе, что повлекло за собой невообразимые материальные, людские, технические, территориальные утраты, не простил бы своему руководителю ни один народ. Но советский народ простил, потому что уже давно функционировала большевистская система, в которой ему была уготована роль не творца, а исполнителя воли "вождя". Для Сталина всегда был важен лишь результат, а не его цена. Истории было угодно во главе гигантской страны иметь "полководца-вождя", который мог позволить себе терять на фронтах по сто, двести, триста, четыреста тысяч человек и не терять надежды на конечную победу...
Своеобразна реакция Сталина на сообщения о трагедии ленинградцев - смерти сотен тысяч людей от голода. Генерал армии И.И. Федюнинский однажды рассказал мне о состоявшейся беседе Сталина с группой ленинградских руководителей уже после снятия блокады. Сталину говорили, что город зимой 1941 - 1942 годов стал городом-призраком. Лежавшие прямо на улицах трупы некому было убирать. Вдоль домов медленно двигались тени. Люди падали и не поднимались. Самое страшное, рассказывал Федюнинский, что до последнего момента у человека, умирающего от голода, сохраняется ясное сознание. Исчезает даже страх. Человек как бы видит приближение собственной смерти. Застывший город стал молчаливым свидетелем одной из самых страшных трагедий в человеческой истории.
Сталин на этот рассказ ответил так: "Смерть косила тогда не только ленинградцев. Гибли люди на фронтах, на оккупированных территориях. Согласен, смерть страшна в условиях безысходности. А голод безысходность. Мы больше тогда ничего предложить Ленинграду не могли. Москва сама была на волоске. Смерть и война - понятия неразрывные. Этот мерзавец с челкой принес беду не только Ленинграду..."
Когда Сталину докладывали о крупных потерях в результате того или иного окружения, неудачного контрудара или операции, Верховный обычно не давал волю чувствам. Мог сделать одно-два злых замечания в адрес военачальников, что-то вроде: "Когда наконец научатся воевать?" Или: "Опять повторяется старая история..." Но никогда не говорил о горечи безвозвратных потерь, тысячах погибших сынов Отечества. Его эмоции либо застыли задолго до войны, либо он умел их прятать очень глубоко, либо их просто не было.
Сталин в некоторых случаях проявил себя неплохим психологом. Он понимал, что ему нельзя покидать Москву, знал, что в сообщениях Информбюро не должно быть панических ноток, не случайно требовал, чтобы в газетах больше писали о подвигах, отважных, мужественных поступках советских воинов. Накануне ноябрьских праздников, за несколько дней до 7 ноября 1941 года, Сталин сказал Молотову и Берии:
- Как будем проводить военный парад? Может быть, на час-два раньше обычного?
Собеседникам показалось, что они ослышались. Какой парад? Немцы буквально под Москвой. Ударная группировка фашистов, состоящая из 51 дивизии, едва не охватила столицу... Сталин, словно не замечая недоумения собеседников, продолжал:
- Войска противовоздушной обороны Москвы следует еще больше усилить. Военачальники основные на фронтах. Принимать парад будет Буденный, а командовать - генерал Артемьев. Если во время парада будет бомбежка, прорвутся немецкие самолеты - убитых и раненых быстро убрать, но парад завершить. Пусть кинохроника снимет документальные журналы, которые быстро размножить и разослать по всей стране... Газеты должны отразить парад шире. Я сделаю доклад на торжественном собрании и произнесу речь на параде... Что скажете?
- Но риск... Риск! Конечно, политический резонанс у нас и в других странах будет огромным, - опомнился Молотов.
- Значит, решено, - не стал больше распространяться Сталин. - Отдайте необходимые распоряжения, - повернулся к Берии, - но до последнего момента, кроме Артемьева, Буденного и еще нескольких особо доверенных лиц, никто не должен знать о готовящемся параде.
С высоты сегодняшних дней надо сказать, что решение провести парад было смелым, дальновидным. Оно свидетельствовало о возрастающей уверенности Сталина, его умении влиять на общественное мнение страны, управлять духовным состоянием людей. Тем более что война у многих посеяла сомнения в ее исходе. В оккупированных районах появились многочисленные пособники гитлеровцев. Сталин понимал, что неудачи подтачивают веру. А ее нужно всячески укреплять.
Факты массовой сдачи в плен Сталин расценивал как проявление предательства, измены, враждебных намерений. Без всяких исключений. При этом Сталин никогда публично не признавал того бесспорного факта, что во вражеском плену оказалось очень много советских военнослужащих. Председатель ГКО, выступая 6 ноября 1941 года на торжeствeннoм зaceдании Московского Совета депутатов трудящихся, проходившем на станции метро "Маяковская", заявил, что за 4 месяца войны мы потеряли убитыми 350 тысяч и пропавшими без вести 378 тысяч человек..."788. Сталин знал, что пропавших без вести было в несколько раз больше. Верховный в скупых цифрах сводок о потерях, где в графе "пропавшие без вести" (графа попавшие в плен отсутствовала) были многозначные цифры, видел не результат катастрофического начала воины, а политические изъяны в подготовке людей, недоработку карательных органов, вражеское влияние, отрыжки классовой борьбы прошлого. В оценке этих явлений Сталин не был ни тонким психологом, ни трезвым политиком, ни "мудрым отцом нации". Здесь он был тем Сталиным, каким во весь рост проявил себя в 1929 - 1933, 1937 - 1939 годах. Природа человека, его внутренний стержень меняются медленно. У Сталина установка на "вражеские происки" и "вражеское окружение" остались на всю жизнь. Иначе он просто не был бы Сталиным.
