Философия бунта - Баталов Эдуард Яковлевич (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Леворадикальные идеологи фиксируют эту утилитарную деформацию человека: «так называемая потребительская экономика и политика корпоративного капитализма создали вторую природу человека, которая привязывает его посредством чувственных влечений и агрессивности к товарной форме» [103]. Возможно ли предотвратить эту деформацию? «Возможно ли такое изменение «природы» человека? Я полагаю, что да, ибо технический прогресс достиг такой стадии, когда реальность уже не должна больше определяться обессиливающей борьбой за социальное выживание и прогресс» [104].
Каким же видится леворадикальным «критикам» этот «новый человек»? «Свободным» и «счастливым», ответят они. Но стоит только попробовать раскрыть эти абстрактные понятия, как обнаружится, что истолкование «свободы» и «счастья» леворадикальными идеологами дается в утопическом ключе, причем между их представлениями о новом человеке имеются заметные различия.
Такие различия связаны с различием мотивов, которыми руководствуются леворадикалы. А мотивы оказываются различными потому, что, признавая возможность создания человека с принципиально иной чувственностью и рефлексией, они отталкиваются не от реальной истории, а исходят из собственных умозрительных, а подчас и утопических конструкций. Конструкции же эти носят явно функциональный характер. «Новый человек» леворадикальных идеологов – это совсем не тот человек, который рождается движением истории, а человек, который им нужен как средство для осуществления их целей.
Маркузе строит образ «нового человека» в соответствии с принципом «Великого Отказа»: «новый человек» должен являть полный контраст реальному человеку 60-х годов XX в. – и по структуре чувственности, рефлексии, и по структуре потребностей. Это человек, говорящий на ином языке, имеющий иные жесты, подчиняющийся иным импульсам, освободившийся от репрессивных потребностей; человек, органически не переносящий жестокости, насилия, грубости, гуманный, мягкий, чувствительный [105].
Нетрудно заметить, что абстрактный «новый человек» Маркузе – это своего рода антипод нынешнего – тоже абстрактного – насквозь порочного человека, каким он встает со страниц работ Маркузе и других леворадикальных идеологов. Этот «новый человек», порожденный негодующим сознанием, очень похож на идеального рафинированного интеллигента, на романтического джентльмена, бросающего вызов погрязшему в грехе миру. Неудивительно, что и родиться этот человек может только в «вызове».
В фундаменте маркузианского представления о социализме лежит идея об изменении «биологической природы» [«Термин «биологический», «биология», – поясняет Маркузе, – я употребляю не в смысле научной дисциплины, а для обозначения процесса и степени превращения склонностей, моделей поведения и устремлений в жизненную необходимость, неудовлетворение которой делает невозможным нормальное функционирование организма… Если биологическими считать потребности, которые обязательно должны быть удовлетворены и для которых нельзя найти подходящие заменители, то определенные культурные потребности могут «западать» в биологию человека. Следовательно, мы можем говорить, например, о биологической потребности в свободе или о том, что некоторые эстетические потребности коренятся в органической структуре человека, в его «природе», или, вернее, в его «второй натуре». В таком понимании термин «биологический» не имеет ничего общего с физиологическим выражением и преобразованием потребностей» [106].] человека, как необходимом предварительном условии формирования «нового человека». Отталкиваясь от фрейдистского тезиса об определяющей роли бессознательного в социальном поведении
[Следует подчеркнуть противоречивое отношение Маркузе к Фрейду. Это проявляется, в частности, в том, что Маркузе расходится, как он сам отмечает, с Фрейдом по следующему пункту. В отличие от основателя психоанализа и его последователей, которые исходят из «универсальной ценности» «принципа реальности», т. е. из идеи, что освобождение инстинктов (и, следовательно, «тотальное» освобождение) взорвало бы саму цивилизацию, поскольку последняя поддерживается только через отказ и работу (труд), иными словами, через репрессивное использование «инстинктивной энергии», Маркузе полагает, что установленный «принцип реальности» носит специфическо-исторический характер. Это значит, что можно положить конец репрессивному использованию инстинктов, «отменить» репрессивный контроль, навязанный цивилизацией, не разрушая при этом саму цивилизацию, не обрекая человека на существование «без работы» и «без порядка», грозящее «возвращением к природе», а создавая новую, нерепрессивную цивилизацию. Сделать это можно, полагает Маркузе, примирив каким-то образом мораль и чувственность. И вот здесь на помощь приходит «эстетическое измерение», ибо оно открывает путь – тут Маркузе возвращается к Фрейду – для «эротического примирения» или союза «человека и природы в эстетическом подходе, где порядок есть красота, а работа есть игра» [107].],
Маркузе ищет изначальную причину воспроизведения буржуазной морали и всей системы социальных ориентаций индивида в структуре его психики и закрепленных в ней потребностей, сформированных капиталистическим обществом. «Суть дела сегодня – в характере самих потребностей: не в том, как индивиду удовлетворять их не в ущерб другим, а скорее в том, как это делать, не нанося вреда самому себе, не воспроизводя благодаря удовлетворенности свою зависимость от эксплуататорского аппарата, который, удовлетворяя потребности индивида, увековечивает его порабощение. Об утверждении свободного общества должен возвестить переход от роста благосостояния к качественно новому содержанию жизни. Этот качественный сдвиг должен произойти в самих потребностях, во внутренней структуре человека» [108].
Человек, по мнению Маркузе, ничего не теряет, порывая с установившимися потребностями, ибо на нынешнем этапе развития они, по существу, утратили некогда присущую им функцию стимулятора общественного прогресса и поддерживаются искусственно капиталом в его собственных интересах. Но разрыв с «репрессивными потребностями» не есть последнее звено в цепи «преобразуемых структур». Маркузе не случайно связывает сдвиг в потребностях со сдвигом во «внутренней структуре человека». Дело в том, что потребности перестали быть чем-то внешним по отношению к человеку, т. е. чем-то целенаправленно интроецируемым [В этой связи вряд ли можно согласиться с теми критиками Маркузе, которые, справедливо полагая, что для автора «Одномерного человека» современное общество отличается невиданным прежде «слиянием индивида со всем социальным и политическим целым», вместе с тем утверждают, что это уже не просто прагматическое «приспособление» к общественной среде как внешней для индивида реальности – это фактическое отождествление индивида с обществом, «интроецирование» социальных норм и установлений, превращение их во «внутренние» измерения его личности. Напротив, именно в силу описываемой этими критиками ситуации (как ее представляет Маркузе) ни о каком «интроецировании» не может быть и речи: «исчезновение» интроекции составляет один из основных моментов «развитого индустриального общества» в представлении леворадикалов.] в психику, сознание индивида. Потребляющий субъект и общество, воплощающее в своей структуре сложившиеся потребности, сливаются воедино, индивид расстается с «внутренней свободой», в результате чего излишней становится и интроекция: репрессивные потребности (потребности в конкуренции, убийстве, наживе, насилии и т. п.) теперь заложены в самой психике, в структуре инстинктов, в «биологической природе› человека и постоянно самовоспроизводятся в ней. Грань между психологией и социологией, психологией и политикой, по мнению леворадикалов, стала крайне зыбкой, либо исчезла вовсе
[Впервые Маркузе попытался поставить этот вопрос в «Эросе и цивилизации». В предисловии к первому изданию книги он писал: «Традиционные границы между психологией, с одной стороны, и политической и социальной философией, с другой, стали устаревшими вследствие тех условий, в которые поставлен человек в современную эпоху: прежде автономные и осознаваемые психические процессы поглощаются функцией индивида в государстве – его публичным существованием,… частное расстройство отражает более непосредственно, чем раньше, расстройство целого, и лечение индивидуального расстройства зависит более непосредственно, нежели прежде, от лечения общего расстройства» [109].]. Отсюда необходимым условием социального освобождения представляется разрушение существующей структуры инстинктов, создание «нового субъекта», сама биологическая природа которого взбунтовалась бы против существующей «жизненной среды». Таким образом, общество постоянно воссоздает (в сознании и идеологии) стереотипы поведения и стремлений как часть «натуры» своих граждан, и, пока бунт не захватит этой «второй натуры», этих укоренившихся стереотипов, социальный переворот останется «незавершенным» и даже таящим в себе зерна собственного поражения» [110].
