Оружие Победы - Федоров Вячеслав Васильевич (читать книги полностью .txt) 📗
За таинственными инициалами, стоявшими под статьей, укрылся постоянный автор журнала морской офицер Николай Александрович Яцук. Он был участником Русско-японской войны, пленен на миноносце «Бодрый», бежал и во Владивостоке устроился механиком в авиационный парк.
В 1912 году Яцук закончил авиашколу при Всероссийском аэроклубе и остался в ней инструктором.
Авиационный мир России тогда был еще тесен, и первым летчиком-инструктором Петра Нестерова станет Николай Яцук. Поручик и капитан 2-го ранга подружатся, но скоро дороги их разойдутся. Яцук не сможет оставить море и станет приверженцем морской авиации.
Первым теоретически обосновал таранный удар летчик морской авиации Николай Яцук.
А «ближайшая война», о которой он писал в своей статье, была не за горами и началась она для авиаторов, используя выражение Нестерова, «презабавно».
«Ближайшая война» разразилась летом 1914 года. Российская авиация вступила в бои, имея в своем составе 39 авиационных отрядов, на вооружении которых находилось 224 самолета.
Но что с ними было делать? Авиация, как боевое средство, еще не нашла себя. Военные теоретики советовали использовать аэропланы как воздушных разведчиков и для оперативной связи. Ни о каких воздушных боях и речи не шло.
Полеты в воздухе все еще считались делом смертельно опасным, и нападение одного самолета на другой рассматривалось как ненужный риск. К тому же среди авиаторов продолжали действовать неписаные законы авиации. Дело доходило до того, что, встречаясь в воздухе, противники в худшем случае молча разлетались по сторонам, а в лучшем — приветствовали друг друга и делали попытки «контактов жестами».
Никто не знал, что делать с летающим коллегой, никто не видел в нем врага. Да если и видел, чем можно было его сразить?
В архивах той поры сохранился документ, который восполнял пробел боевой подготовки летчиков: «На основании опытов… выяснилось, что для возможности вести борьбу на воздухе с неприятельскими самолетами наиболее желательным оружием для самого летчика является автоматический пистолет системы парабеллум, а для наблюдателя, имеющего обе руки свободными, трехлинейный карабин, как единственно возможное для пользования, действенное оружие среди лабиринта проволок на самолете».
На документе есть высочайшее заключение: «„Маузер“ не хуже».
Вот с таким оружием стали подниматься в воздух летчики и вскоре в небе стал слышаться треск ружейной стрельбы.
Теперь уже противоборствующие стороны опасались приближаться друг к другу, и постепенно в летчиках зрела воздушная ненависть.
История показала, что авиаторы во всех странах думали, как превратить самолет в более эффективное оружие.
Так для борьбы с дирижаблями предлагалось использовать подвешенную на тросике бомбу. Для самолетов предлагался грузик на тонкой медной проволоке, о который должен был разбиваться в щепки винт. В этом случае у летчика оставался шанс выжить — спланировать и посадить самолет.
А если к хвосту самолета приладить пилообразный нож или острый крюк, то можно будет вспарывать обшивку привязных аэростатов, да и самолетам это зримая угроза.
Задумывался о самолетном оружии и командир 11-го корпусного авиаотряда 9-й Сибирской стрелковой артбригады штабс-капитан Петр Нестеров.
Если сдуть с биографии летчика пыль газетных сенсаций, то можно увидеть, что таранный удар всерьез занимал Нестерова.
Еще на осенних маневрах 1913 года он опасно атакует самолет «неприятеля» — поручика Гартмана, — подрезая его. После четвертой атаки, едва не кончившейся столкновением, Гартман погрозил Нестерову кулаком и вышел из учебного боя.
Разбор полетов был горячим. Нестерова пытались убедить, что вряд ли такой маневр будет применим в бою, на что летчик твердо ответил: «При необходимости его можно ударить сверху колесами».
Сослуживцы Нестерова вспоминали, что о таране он говорил часто. Нестеров допускал два варианта уничтожения вражеских самолетов. В первом варианте надо было подняться выше аэроплана противника и, круто пикируя, ударить колесами по концу крыльев. Второй вариант предполагал удар винтом в хвост. В этом случае не исключалось благополучное планирование.
Вот такая была теория. Нестеров, как человек, склонный к научному анализу, всегда шел от теории и тщательно обдумывал все детали. Таран был им рассчитан, и в возможности его выполнения он уже не сомневался. Все сослуживцы были уверены, что свою мысль Нестеров доведет до практического завершения, он ждет лишь удобного случая.
И этот случай представился 26 августа (8 сентября по новому стилю) 1914 года.
А накануне произошли события, которые ускорили развязку.
Над городом Жовква, где размещался штаб 3-й русской армии, каждое утро появлялся австрийский самолет-разведчик. Он летал спокойно, нагло, высматривая диспозицию русских войск.
Австриец был осторожен, и только в воздухе появлялись русские летчики, как он тут же улетал.
Один из штабных генералов, приехавших в летный отряд, упрекнул авиаторов в их бессилии. Это было равно тому, если бы их обвинили в трусости.
Командир отряда принял упреки близко к сердцу и дал генералу слово офицера, что этот австриец перестанет летать.
Товарищи летчика поняли, что он решился на таранный удар. С трудом они уговорили командира лететь в паре с поручиком Александром Кованько и заставить австрийца сесть.
Но обстоятельства сложились иначе.
Сохранилось много документальных свидетельств очевидцев первого таранного удара. Но, пожалуй, самые точные написал товарищ Нестерова по службе летчик Виктор Георгиевич Соколов.
Он дожил до глубокой старости и, приехав на место гибели Петра Николаевича Нестерова в 1967 году, составил схему полета и падения обломков самолета, снабдив ее своими воспоминаниями.
«…На следующий день (26 августа — 8 сентября) австрийский аэроплан появился над Жовквой рано утром. Нестеров и Кованько поднялись за ним в погоню, но у Нестерова оборвался трос с грузом, которым он хотел попытаться разбить винт у австрийца, а затем в воздухе мотор стал давать перебои и Петр Николаевич сел. Вслед за ним опустился и Кованько. Нестеров приказал срочно отремонтировать мотор…
…Ближе к обеденному времени в воздухе вновь показался австрийский самолет. Аэроплан Кованько к полету не был готов, он хотел забраться в кабину наблюдателя, но Петр Николаевич сказал:
— Не надо, Саша, я полечу один.
— Но что ты будешь делать? Возьми по крайней мере хоть браунинг, — сказал Кованько.
— Ничего, я как-нибудь обойдусь, — ответил Нестеров и поднялся в воздух.
Было видно, как австриец, сделав круг, шел над городом прямо на запад, слегка набирая высоту. А Нестеров обходил город с южной стороны и, быстро поднимаясь, шел наперерез противнику, заметно догоняя его. Было ясно, что скорость „Морана“ Нестерова намного выше скорости „Альбатроса“.
Вот они уже на одной высоте. Вот Нестеров уже выше противника и делает над ним круг.
Австриец заметил появление страшного врага, видно было, как аэроплан начал снижаться на полном газу. Но уйти от быстроходного „Морана“ нельзя. Нестеров зашел сзади, догнал врага, и как сокол бьет неуклюжую цаплю, так и он ударил противника. Сверкнули на солнце серебристые крылья „Морана“, и он врезался в австрийский аэроплан.
После удара „Моран“ на мгновение как бы остановился в воздухе, а потом начал падать носом вниз, медленно кружась вокруг продольной оси.
— Планирует! — крикнул кто-то.
Но для меня было ясно, что аэроплан не управляется и это падение смертельно.
Австриец же после удара какой-то момент еще держался в воздухе и летел прямо.
„Неужели напрасная жертва?“ — мелькнуло у меня в голове.
Но вот и громоздкий „Альбатрос“ медленно повалился на левый бок, потом повернулся носом вниз и стал стремительно падать…».
