Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский (Документальные повести, статьи, - Давидов Михаил Иванович
Г. А. Крылова справедливо замечает в Лермонтовской энциклопедии, что «непосредственное участие (Эмилии) в событиях, приведших к гибели Лермонтова, заставляет относиться к ее мемуарам с осторожностью» [159].
Р. Баландин [160] предполагает, что Эмилия была тайной любовницей Мартынова, и подтрунивания Лермонтова над ней, в том числе с намеком на ее связь с отставным майором, вызвали яростную реакцию последнего.
В. И. Чиляев, домовладелец флигеля, в котором проживал Лермонтов, является очень важным и близким свидетелем, ибо он вел практически постоянное наблюдение за своим именитым жильцом. Здесь не имеет принципиального значения, делал ли он это из чистого любопытства или действительно, как многие предполагают, вел тайный надзор от полиции. Василий Иванович впоследствии вспоминал: «Семейство Верзилиных было центром, где собиралась приехавшая на воды молодежь. Оно состояло из матери и двух дочерей, из которых старшая, Эмилия, роза Кавказа, как называли ее поклонники, кружила головы всей молодежи.
Ухаживал ли за ней поэт серьезно или так, от нечего делать, но ухаживал. В каком положении находились его сердечные дела — покрыто мраком неизвестности.
Известно лишь одно, что m-lle Эмилия была не прочь пококетничать с поэтом, которого называла интимно Мишель. Так или иначе, но, как гласит молва, ей нравился больше красивый и статный Мартынов, и она отдала ему будто бы предпочтение. Мартынов выделялся из круга молодежи теми физическими достоинствами, которые так нравятся женщинам, а именно: высоким ростом, выразительными чертами лица и стройностью фигуры. Он носил белый шелковый бешмет и суконную черкеску, рукава которой любил засучивать. Взгляд его был смел, вся фигура, манеры и жесты полны самой беззаветной удали и молодечества. Нисколько не удивительно, если Лермонтов, при всем дружественном к нему расположении, всей силой своего сарказма нещадно бичевал его невыносимую заносчивость. Нет никакого сомнения, что Лермонтов и Мартынов были соперники, один сильный умственно, другой физически. Когда ум стал одолевать грубую стихийную силу, сила сделала последнее усилие — и задушила ум. Мартынов, говорят, долго искал случая придраться к Лермонтову — и случай выпал: сказанная последним на роковом вечере у Верзилиных острота… была признана им за casus belli [161]. После вызова Мартынова Лермонтов рассмеялся и сказал: „Ты думаешь торжествовать надо мной у барьера. Но это ведь не у ног красавицы“» [162].
Илья Арсеньев, дальний родственник Лермонтова, писал о Михаиле Юрьевиче: «Он… был страшно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное самолюбие, что служило поводом, с его стороны, к беспощадному бичеванию женщин» [163].
Да, милые женщины! Сколько же несчастий принесли вы мужчинам!
И насмешки Лермонтова с острыми карикатурами в альбоме, и женщины, и отождествление себя с Грушницким, и лезущие в голову мысли об утаенных Лермонтовым письмах и недостойном его поведении с сестрой — все это и еще многое другое озлобляло самовлюбленного, эгоистичного, ничтожного и мелочного человека, каким был Николай Мартынов. Но ведь, как никак, они были с Михаилом Юрьевичем хорошими старинными знакомыми еще с юных лет, с Школы юнкеров. Конечно, внешнее поведение Лермонтова по отношению к Мартынову, его бесконечные насмешки и издевательства над Николаем Соломоновичем не красят поэта. Однако Лермонтов внутренне всегда был настроен к нему достаточно дружелюбно, мило называя его «Мартышкой», и совершенно не предполагая, какая ядовитая змея со спрятанным жалом то добродушно, то со спокойно-мрачноватым выражением лица посматривает на него.
Незадолго до поединка Михаил Юрьевич ночевал у Мартынова на квартире, был добр, ласков и говорил ему, что пришел отвести с ним душу после пустой жизни, какая велась в Пятигорске. Он словно бы старался примириться, сгладить «острые углы», извиниться за свои насмешливые слова, колкости, обидные карикатуры.
Конечно, Мартынов не был каким-то закоренелым злодеем. Но кто-то его упорно снова и снова подталкивал, все более и более ожесточая против старого знакомого. Какие-то лица, хорошо осведомленные об отношениях Мартынова и Лермонтова, дули во всю силу своих легких, быстро раздувая тлеющий огонек нелюбви Мартынова к Лермонтову в бушующее пламя лютой ненависти и злобы к поэту.
Надо отметить, что по характеру своему Николай Соломонович очень подвержен был чужому влиянию.
Много лет спустя Мартынов обронил многозначительную фразу: «Приятели таки раздули ссору» [164].
Кто же были эти услужливые «приятели»? Неужели кто-то из членов лермонтовского кружка? А, может быть, приятели по совместной игре в карты в салоне Мерлини? Жаль, что не назвал их Мартынов. Но факт остается фактом: шло нарочитое взвинчивание Николая Соломоновича кем-то со стороны. Он сам признал это.
Биограф Лермонтова П. А. Висковатов, собравший сведения о гибели поэта от очевидцев событий, утверждал: «Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-либо из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей» [165]. По мнению П. А. Висковатова, подстрекателями могли быть «некоторые влиятельные лица из столичного общества, бывшие в тот год в Пятигорске». В своей книге [166] он перечисляет эту столичную знать (граф Ламберт и др.), но дает оговорку, что отнюдь не хочет бросить тень специально на кого-нибудь из этого списка. Боялся? Был неуверен?
Очень важно, что когда Павел Александрович задал вопрос князю Васильчикову: «А были ли подстрекатели у Мартынова?», последний не стал отрицать этого, а ответил уклончиво: «Может быть, и были» [167].
Биограф Лермонтова П. К. Мартьянов [168], изучавший данный вопрос в XIX веке в Пятигорске, в качестве подстрекателей, взвинчивающих Мартынова, смело называл посетителей аристократического салона генеральши Е. И. Мерлини.
По нашему мнению, «заговор» из центра, санкционированный царем или Бенкендорфом с целью физического устранения Лермонтова, можно полностью исключить. А вот подстрекатели, действующие по личной инициативе, действительно были, и не в единственном числе. Не верить П. А. Висковатову, П. К. Мартьянову, самому H. С. Мартынову мы не можем. И скорее всего, этими подстрекателями были представители аристократической столичной публики, с которыми встречался Николай Соломонович в городе и в салоне Мерлини. Особенно, нам кажется, были способны взвинчивать Мартынова его приятели по тайным карточным играм, проходившим поздними вечерами в доме Мерлини. Способен был на подталкивание Мартынова такой искусный интриган, как молодой князь Васильчиков.
Недругов у поэта всюду было предостаточно. Дело не только в том, что он был свободолюбивым и независимым поэтом, но и в том, что характер этого молодого офицера был очень тяжелым. Он легко наживал врагов. Сейчас, по прошествии более полутора столетий, назвать конкретных лиц, подталкивающих Мартынова к вызову, когда их постеснялись или побоялись указать в ближайшее время после дуэли П. А. Висковатов, П. К. Мартьянов и другие, уже практически невозможно. Но они, несомненно, были.
И, конечно, никто не советовал Мартынову убивать поэта, лишать его жизни. Лермонтова с помощью Николая Соломоновича просто хотели наказать, проучить, пустить ему кровь, попортить нервы. Мартынову советовали постоять за свою честь, защитить свое достоинство в духе дворянских традиций и правил, наказать дуэлью независимого, неучтивого, «ядовитого», «злого» (по их понятиям) человека.
