Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины - Мещеряков Владимир Порфирьевич (читать хорошую книгу txt) 📗
К нашему счастью, данный случай, действительно, имел место при обороне Москвы. Только, вот что смущает. Уж, очень «оперативно» отреагировало руководство ГКО на события произошедшие, как уверяет своего читателя Николай Герасимович, 23-го июня. Прошли, ведь, больше двух недель, когда сподобились выпустить постановление!? Поэтому, видимо, немец и оказался под Москвой при такой нашей нерасторопности.
Вдруг, «на помощь» адмиралу Кузнецову приходит человек, тоже, с немалыми звездами на погонах. Генерал-полковник Д.А. Журавлев, в то время, командовал 1-м корпусом противовоздушной обороны Москвы. Он, как сейчас, помнит, что было тогда, в сорок первом. Предоставляем ему слово, хотя он и не догадывается, зачем мы его «вызвали на ковер». Сначала, он уточняет дату:
«На исходе вторых суток войны, в 3 часа утра 24 июня, группа наших бомбардировщиков возвращалась с боевого задания на один из подмосковных аэродромов. Они потеряли ориентировку и направились прямо к городу. Наблюдатели многих постов ВНОС в то время еще не имели практики опознания типов самолетов по звуку моторов. Не удивительно, что с постов стали поступать противоречивые данные. Короче говоря, ситуация создалась сложная. Однако, коль скоро самолеты летели к Москве, было решено открыть по ним огонь…».
Так, что Кузнецов, чуть-чуть, не встретился со Сталиным 23-го июня, да Журавлев помешал. Но не беда. Чем, 24-е июня, хуже предыдущего дня? «Подумаешь, — сказал бы Кузнецов (или редактор?) — ошибся. Всего-то, на один день!» Да, но мы не поинтересовались, как насчет памяти у самого Даниила Арсентьевича Журавлева? Всё ли, верно, помнит? А то, ненароком, может и подвести, боевого товарища Николая Герасимовича. Уже один день у него отобрал. Долго ли, до беды?
Журавлев, однако, бодро вспоминает.
«Вернувшись на командный пункт, я застал там М.С. Громадина. Он рассказал, что недавно докладывал И.В. Сталину о ночном эпизоде. Сталин подробно расспросил обо всем, а потом потребовал разобрать со всеми командирами происшедший инцидент и принять меры. Чтобы подобные случаи больше не повторялись».
В деталях, всё, вроде бы, сходится с рассказом Кузнецова. Остался только, как всегда, вопрос со временем. В этом, на удивление, сам генерал-полковник Журавлев, нам и помогает. Он же не знает, что наш читатель «подкован» по части, кто есть кто? Суть дела была такова. Еще до войны наши зенитчики использовали для стрельбы по воздушным целям шрапнель. В ту ночь, когда летели наши самолеты, они тоже вели огонь шрапнельными снарядами. Но вся штука в том, что когда при взрыве убойные элементы разлетаются в воздухе, то стальные стаканы, в которых находилась шрапнель, падают на землю. Жители города Москвы приняли упавшие на землю шрапнельные стаканы за неразорвавшиеся бомбы, и стали сообщать об этом, в разные представительные органы власти.
Ну и какая же связь, между этой зенитной стрельбой, адмиралом Кузнецовым и воспоминаниями генерал-полковника Журавлева, спросит въедливый критик? Да самая простая. Даниил Арсентьевич поясняет:
«Один такой шрапнельный стакан влетел в кабинет генерала П.А. Артемьева — командующего войсками Московского военного округа. Впоследствии он вручил мне этот „трофей“ на память, запретив использовать шрапнель для стрельбы в городе. Этот стакан мне потом отникелировали, и он в течение всей войны стоял с карандашами на моем письменном столе, напоминая о тревожной июньской ночи».
Вот так у нас и получается, среди военных высокого уровня. Захочет, кто-либо из них, выручить хорошего человека, из своих, в смысле, немного «вильнуть в сторону», чтоб воспоминание, покрасивши выглядело, а глядишь и сам, попадет в глупую историю. Я же, недаром, обращаюсь к памяти читателя. Думаю, что он прекрасно помнит из главы о Московском военном округе, когда вступил в командование Павел Артемьевич Артемьев. Он же сам, в своих воспоминаниях указал нам, читателям, что вступил в командование округом 28 июня. Следовательно, данные события, были значительно позднее, ранее указанной Журавлевым даты — 24-е июня. Предположительно, это было с 6 по 8 июля. Поэтому, если решаться переиздавать мемуары генерал-полковника Журавлева, необходимо поправить и число, когда летели наши самолеты, и последнюю фразу. Жаль, что «никелированный стакан» подвел память «о тревожной июньской ночи», такого уважаемого человека. Дело-то, было в июле!
Так что, со Сталиным в Кремле, да, по первым числам войны — опять прокол. Даже Кузнецов, с Журавлевым, не помогли. Что делать? Сталин не любил лживых людей, поэтому события никак и «не срастаются». Это можно также отнести и к тем советским редакторам, которые умышленно искажали мемуары военных людей, чтобы заполнить нишу в Кремле с отсутствующим Сталиным. Видите, как «стараются», да, правду, трудно загнать в подполье.
Тогда, что же получается? Если события, которые описывал Кузнецов ложные, то Сталин никак не мог отдавать приказания о бомбардировке Румынии в июне. Зачем же возвел клевету на своего начальника? И не от того, что мертвого льва можно пнуть безбоязненно. Речь шла не о человеческих достоинствах Сталина. Рассматривался важный исторический момент в военной истории Великой Отечественной войны. А Кузнецов, в своих мемуарах солгал читателю. С какой целью? Разумеется, сокрытие истины. А что, могут быть иные причины для лжи?
Завершаем Кремлевскую тему и возвращаемся вместе с Кузнецовым к нему в наркомат. Конечно, описывать все безобразия по флотам — чернил не хватит, но хотелось бы уделить внимание, вот какому вопросу: «Зачем Кузнецов звонил по телефону командованию флотов?» Как мы уже поняли, никакого отношения телефонный звонок наркома к приведению боевой готовности флотов не имел. Так зачем же он звонил? Выше, уже указывал, что Кузнецов был, конечно же, обеспокоен, что с флотами творят беспредельщики из новоявленной Ставки. Хотел, видимо, как-то помочь морякам. Но есть и другая сторона дела.
Рискну предположить, что он звонил, с целью предупредить флотское начальство и своих людей их наркомата, находившихся в служебных командировках, чтобы те побереглись, хотя бы, в личном плане, так как, ожидается вражеский налет на базы флотов. Не могу решать в отношении Северного флота, где строптивый Головко, вряд ли мог внушать симпатию Кузнецову, а вот в отношении Черноморского командования, картина представляется совершенно правдоподобной. Читатель уже обратил внимание, что Кузнецов не разговаривал по телефону с командующим Октябрьским и, даже, не потребовал его присутствия в штабе. Согласитесь, что здесь явное несоответствие служебных полномочий. Ожидается же нападение фашистской Германии на нашу страну. Сам же Кузнецов, говорит об этом. И вдруг, командующий Черноморским флотом исчезает, кстати, вместе с членом Военного Совета флота и начальником Главморштаба. А его непосредственный начальник нарком Кузнецов, делает вид, что этого, просто, не замечает. Более того, при исследовании мемуаров адмирала Кузнецова мы видели, как он выгораживал местное флотское руководство при его, явном, увиливании от ответственности, находя им оправдательные мотивы.
Когда у Кузнецова произошел этот разговор с командующим Черноморским флотом? Сейчас разберемся. Эскадра вернулась с учений на базу в Севастополь к вечеру 21 июня. С эскадрой находился начальник штаба Исаков, как инспекция от наркомата ВМФ. Неужели по прибытии на базу, он не доложил наркому Кузнецову о возвращении эскадры и о том, как прошли учения? Разумеется, доложил. Что ему мог сказать Кузнецов? Соскучился, мол, Иван Степанович, родной, по тебе. Садись на поезд и спокойно приезжай к нам, в Москву. Ведь, знал же, что немцы ноту вручили. Почему не вызвал Исакова в Москву? Потому что, видимо, не он организовывал учения, не ему и приказывать.
Теперь нам известно, что у Черноморского флота появилось новое начальство в лице главкома Георгия Жукова. Оно и решало, что делать морякам. А Кузнецов мог, только, позаботиться по-отечески, да, подсказать советом. Не более того. Также обстояло дело, как знает читатель, и с Балтийским флотом. То-то Кузнецов не встретил у Тимошенко Кирилла Афанасьевича Мерецкова. Новоявленный Главком Северо-Западного направления, уже ускакал в Ленинград. В дальнейшем столько дел наворочают по военно-морским базам на Балтике, что и по сей день трудно разобраться.
