Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер (книги читать бесплатно без регистрации полные txt, fb2) 📗
Запись окончилась. Все разошлись по домам, а Сэм остался в студии. В том, что он торчал в студии до двух–трех ночи, не было ничего необычного — иногда он что–то записывал, иногда просто размышлял о будущем, о том, что станется с ним и его семьей в эти сложные времена. Он знал: в воздухе что–то носится. Грядут перемены. Его опыт в записи блюзов, его любовь к черной культуре подсказывали ему, что в музыке должно что–то произойти, что это уже каким–то образом происходит. «Можно было продать полмиллиона экземпляров ритм–энд–блюзовой пластинки, — вспоминал он в интервью мемфисским журналистам в 1959 году. — Эти вещи, эти истории — вроде песен Дядюшки Сайласа [Пэйна] — нравились многим молодым белым, так же как нравились они мне…
Но что–то мешало им покупать такую музыку. Особенно это чувствовалось в жителях Юга — они сопротивлялись ей, возможно, неосознанно. Им нравилась эта музыка, но они не могли понять, как им следует к ней относиться. И я все время думал: Господи, сколько же пластинок можно было бы продать, если бы я нашел белых исполнителей и певцов, которые могли бы выразить все это так же живо и непосредственно, как черные!»
На следующий вечер все снова собрались в студии. Они попробовали исполнить несколько других песен — в том числе и джазовый стандарт Роджерса и Харта «Blue Moon» (в 1949 году ее сделал хитом Билли Экстайн), — но ничего толком не получилось, и весь этот вечер, и следующий были посвящены тому, что они прилаживались, притирались друг к другу. Однако Сэм не отступал — он понимал, что в тот первый раз в студии действительно произошло что–то необычное. Но что именно — об этом могло сказать только время. Сэм был не из тех, кто привык отступать, тем более что он верил в то, что делает. Поэтому вечером в среду — репетиция закончилась рано — он позвонил Дьюи Филлипсу в новую студию WHBQ, разместившуюся в отеле «Чиска». Дьюи как раз был в эфире — читал рекламное объявление. «Пусть бросит свою тележку с арахисом, — заявил Сэм тому, кто принял звонок (Сэм явно намекал на кого–то из спонсоров передачи), — и срочно перезвонит Сэму!»
В 1954 году Дьюи Филлипс был почти что на пике своей славы. Когда–то он в качестве менеджера отдела грамзаписи магазина Даблъю Ти Гранта вел всего лишь пятнадцатиминутную неоплачиваемую передачу, теперь же он был занят шесть вечеров в неделю — с девяти до полуночи. Как сообщалось в мемфисских газетах, он получал в неделю до трех тысяч писем слушателей, а во время передач — от сорока до пятидесяти телеграмм. Это говорило не только о его популярности, но и о живости его аудитории. Когда через пару лет после описываемых событий он однажды попросил своих слушателей в десять вечера нажать на клаксоны автомобилей, то взревел весь город. Шеф полиции — он тоже слушал эту передачу — позвонил Дьюи в прямой эфир и попросил этого больше не делать: в Мемфисе существовали довольно строгие антишумовые ограничения. Дьюи объявил: «Друзья, шеф Макдоналд только что мне позвонил и попросил больше никогда такого не повторять. А я–то собирался попросить вас подудеть еще и в одиннадцать! Так что, чем бы вы ни занимались сегодня в одиннадцать, ни в коем случае не нажимайте на клаксоны!» Результаты были вполне предсказуемые.
Однажды вечером его помощник устроил пожар в мусорной корзине и убедил Дьюи, что это горит вся гостиница. Но Дьюи — ветерана битвы при Хертгенском лесе — запугать было непросто. Он продолжал вести прямой эфир, руководя при этом действиями пожарников, пока паника не завершилась. Он вел передачи в формате стерео задолго до того, как было изобретено само стереозвучание: ставил две одинаковые пластинки на две вертушки, так, чтобы звучание их совпадало полностью, не получалось никогда, но Дьюи нравился эффект эха. Как–то раз несовпадение было настолько явным, что он среди исполнения снял оба звукоснимателя и объявил — опять же в прямом эфире, — что попробует проделать все это снова и будет пробовать, пока не получится так, как ему хочется.
Диджей радиостанции WDIA, ритм–энд–блюзовый певец Руфус Томас называл Дьюи «белым по недоразумению» — среди его слушателей было полно чернокожих, они оставались с ним и тогда, когда молодежная белая аудитория — та самая, о которой говорил Сэм, — «вышла из подполья». Он слонялся по всему Мемфису и не гнушался появляться на Бил–стрит — там его сопровождала целая толпа почитателей. Несколько раз ему предоставлялся шанс выйти на общенациональный уровень, но каждый раз он этот шанс упускал — или просто–напросто позволял себе провалиться, поскольку всегда оставался самим собой. Как в 1956 году объявила Press–Scimitar, в Мемфисе население делилось на два типа: «на тех, кто обожал Дьюи и восхищался им, и на тех, кто, случайно вывернув ручку приемника на его волну, подскакивал как ужаленный и быстренько переключался на что–то более культурное и благовоспитанное, вроде передачи Гая Ломбарде». «Он был гением, — говорил Сэм Филлипс, — а я не привык разбрасываться этим званием».
После шоу Дьюи заехал в студию Сэма. Было уже далеко за полночь, но для Дьюи это было вполне нормальное время. «Дьюи был совершенно непредсказуем, — писал о нем репортер Press–Scimitar Боб Джонсон, друживший и с ним, и с Сэмом. — Он мог позвонить в три–четыре часа ночи и потребовать, чтобы я прослушал по телефону какую–нибудь запись. Я пытался объяснить ему, что звонить в такое время как–то не принято, но у Дьюи чувства времени не было вообще. Иногда я думал: был он таким от рождения, или все эти привычки сформировались у него потом, в процессе работы?» Если так, то, похоже, он не особенно считался с тем, что о нем могут подумать люди, однако, что бы он ни делал — ив этом мнении сходились все, — делал он это без злого умысла, от чистого сердца. Обычно, появляясь у Сэма, он первое время мог говорить только о своем шоу. «Господи, как же он любил свое шоу! — вспоминал Сэм Филлипс. — Он не просто проигрывал пластинки и нес что–то там в микрофон. Он наслаждался каждой сказанной им фразой, каждой записью, каждым откликом слушателей. Он был самым восторженным и легко возбудимым из всех, кого я когда–либо знал». И он любил спорить с Сэмом. Марион Кейскер вспоминает, что не могла находиться с ними в одной комнате — она не выдерживала возникавшего напряжения. И дело не в том, что она видела в Дьюи источник дурного влияния (а она на самом деле считала, что он плохо влияет на Сэма). Она также признает, что ревновала Сэма к нему. «Дьюи спорил с Сэмом ради самого процесса спора, — вспоминает певец Дики Ли. — Сэм был очень авторитарной личностью, и вот однажды, на самой середине его длиннющей тирады, Дьюи схватил резиновую ленту и щелкнул ею Сэма по голове. Как он при этом веселился! Сэм мог бы Дьюи убить, но он очень его любил. Дьюи всегда называл Сэма своим «сводным братцем», хотя на самом деле между ними не было никаких родственных связей».
Но в эту самую ночь Сэму было не до дискуссий — он с порога объявил Дьюи, что хочет ему кое–что проиграть. Он был непривычно взволнован. Сэм Филлипс не любил ни у кого одалживаться — он и сейчас не считал, что просит о какой–то особой милости. Он просто хочет, чтобы Дьюи кое–что послушал. И, пожалуйста, без глупостей и болтовни! То, что ты сейчас услышишь, — новое, такого еще никогда не было. «Как ни странно, — говорил Сэм, — отчасти Дьюи все–таки был консерватором. И, выбирая какую–либо пластинку, он очень не хотел ошибаться. Он ужасно боялся, что люди начнут говорить: «Эй, Дьюи, что за дрянь ты нам предлагаешь? Ты соображаешь что–нибудь?» Публика верила Дьюи, и он предлагал то, что публика хотела услышать. Он, конечно, никакими научными методами не пользовался — он просто ставил пластинку на проигрыватель и принимался вопить: «Это будет хитом, вот поверьте, это будет хитом, это я вам говорю, эта песня — просто фантастика!» И, несмотря на то, что он меня любил и уважал, у Дьюи были свои мнения насчет того, что может стать местным хитом и что дальше Мемфиса не продвинется — как будто за пятьсот или тысячу миль у людей были другие уши. Так что преподносить ему новое следовало осторожно — это был в какой–то степени образовательный процесс. А еще он предпочитал слышать конечный продукт — он как бы не очень различал в том, что еще не было доведено до конца, потенциального хита. Он считал себя кем–то вроде крестоносца, несущего жителям этого города слово Божье в виде хорошей музыки».
