Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
Выборы в Первую Государственную думу, как и в последующие, проходили довольно бурно. Вот воспоминания Ариадны Тырковой-Вильямс, принимавшей непосредственное участие в кампании победившей — кадетской — партии в столице: «Разъезды по Петербургу с одного избирательного митинга на другой. Всюду битком набито. Всюду с напряженным вниманием ловят каждое слово. Социалисты, бойкотирующие Думу, приходят на наши митинги, чтобы доказывать избирателям, что стыдно идти в Думу, создаваемую по такому несовершенному избирательному закону… Речи наших профессоров, адвокатов, земцев, привыкших излагать свои мысли, выслушивались внимательно, иногда вызывали шумные аплодисменты… На собраниях говорили очень свободно, вплоть до прямых и безнаказанных призывов к вооруженному восстанию. Одной из причин, почему социалисты бойкотировали Государственную думу, был их страх, что само существование народного представительства может внести успокоение, остановить революцию» [249].
Государственный Совет формировался более кулуарно и спокойно. Его члены по назначению определялись императором по представлению правительства, причем 69 % из всех, назначенных за предреволюционные годы, составляли бывшие министры и их заместители, сенаторы административных департаментов, начальники подразделений министерств, а еще 14 % — бывшие генерал-губернаторы, губернаторы или командующие военных округов [250]. Но вот собрания по избранию членов в Госсовет по выборам проходили нередко весьма бурно. Так, его члены от территорий выбирались на губернском земском собрании, а при его отсутствии — на съезде крупных и средних землевладельцев, которые редко обходились без острых схваток.
О том, как будет происходить работа парламента или его взаимодействие с правительством, никаких предварительных совещаний не было. Обе палаты, созданные Основными Законами, впервые собрались вместе 27 апреля 1906 года в Георгиевском зале Зимнего дворца, чтобы заслушать тронную речь императора, принеся с собой весь груз взаимной враждебности. В Санкт-Петербурге этот день «был общенародным праздником. Школы и присутствия были закрыты. Магазины тоже. Большинство заводов не работало. Улиты были залиты народом. Всюду флаги, радостные лица. Утром вереницы экипажей и извозчиков направлялись в Зимний дворец» [251].
Это первое собрание было весьма симптоматичным с точки зрения дальнейшего взаимоотношения между двумя палатами и между исполнительной и законодательной властями. Члены Государственного Совета выстроились справа от трона, депутаты Думы — слева. Контраст получился разительный. Коковцов делился впечатлениями: «Вся правая половина от трона была заполнена мундирной публикой… По левой стороне, в буквальном смысле слова, толпились члены Государственной Думы и среди них — ничтожное количество людей во фраках и сюртуках, подавляющее же количество их, как будто нарочно, демонстративно занявших первые места, ближайшие к трону, — было составлено из членов Думы в рабочих блузах, рубашках-косоворотках, а за ними толпа крестьян в самых разнообразных костюмах, некоторые в национальных уборах, и масса членов Думы от духовенства» [252].
Николай II прибыл на прием морем и выступил перед собравшимися с прочувствованной речью. Напомнив, что «действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также в порядке, основанном на принципах конституции», император подытожил: «Господь Бог да благословит труды, предстоящие мне в единении с Государственным Советом и Государственной думой, и да знаменует день сей отныне днем обновления облика земли русской, днем возрождения ее лучших сил». Выступление было выслушано молча и благожелательно, хотя аплодисментов не последовало. Император был доволен. Закончив в тот вечер государственные дела, он записал в дневнике, что занимался ими «с облегченным сердцем, после благополучного окончания бывшего торжества» [253]. Но на большинство собравшихся прием в Зимнем произвел куда менее благостное впечатление.
Депутаты Думы остались, скорее, равнодушными. «В их сердцах тронная речь никакого отклика не нашла, — констатировала Тыркова. — Призывать на их труды благословение Божие им, в лучшем случае, казалось излишним. Они больше верили в магическую силу юридических заклинаний, чем в молитвы. Короткий, лишенный всякого личного общения царский прием был для них живописной, но мертвой формальностью, они были связаны не с самодержавием, а с народными силами» [254]. Еще хуже были ощущения представителей противоположного лагеря. Императрица-мать с ужасом делилась впечатлениями о депутатах с Коковцовым: «Они смотрели на нас, как на своих врагов, и я не могла отвести глаз от некоторых типов, — настолько их лица дышали какой-то непонятной мне ненавистью против нас всех» [255]. Такое же ощущение вынес Александр Мосолов: «Вся эта публика произвела на нас удручающее впечатление. На лицах депутатов была написана враждебность» [256].
После тронного приема члены двух палат разъехались на свои первые заседания, и сразу стали заметны и разительные отличия не только во внешнем виде их обитателей палат, в атмосфере заседаний и характере обсуждений. Государственный Совет заседал там же, где и его предшественник, деля с правительством здание Мариинского дворца. «В великолепных залах дворца, устланных бархатными коврами, обвешанных тяжелыми драпировками, уставленных золоченой мебелью, бесшумно двигались необыкновенно статные камер-лакеи в расшитых ливреях и белых чулках, разнося чай и кофе… Внушительные фигуры по большей части престарелых сановников в лентах и орденах, военные и придворные мундиры, сдержанные разговоры — все создавало какую-то атмосферу недоступности, оторванности от низменной будничной жизни… Человек в пиджаке показался бы какой-то неприличной и дикой аномалией, если бы он вдруг очутился в среде этих выхоленных, нарядных осанистых людей» [257], — такой запомнилась верхняя палата кадету Владимиру Набокову.
Думе тоже был выделен весьма внушительный дворец, построенный по заказу Екатерины II для князя Потемкина-Таврического шотландским архитектором Камероном. Зала заседаний там изначально, естественно, не было, под него был приспособлен огромный зимний сад. Внутреннее устройство было скопировано с французской палаты депутатов: трибуна председателя была приподнята над местом оратора и располагалась перед амфитеатром депутатских кресел. Министерские места расположили не в первом ряду, как во Франции, а направо от председательской трибуны лицом к депутатам. Одеты народные избранники были, кто во что горазд, и первое же заседание превратилось в антиправительственный митинг. Возвращаясь с этого заседания, министр двора Фредерикс заметил: «Депутаты произвели на меня впечатление шайки бандитов, которые только и ждут момента, чтобы наброситься на министров и перерезать им горло. Никогда больше не появлюсь среди них» [258].
Стилистическая и сущностная разница двух палат просуществовала все годы дореволюционного парламентаризма. Князь Александр Голицын, имевший возможность позаседать и в Госдуме, и в Госсовете, описывал свои ощущения после прихода в верхнюю палату: «Если заседания Государственной думы мне напоминали в увеличенном размере земские собрания и даже скорее наши земские съезды бурного периода 1905 года, где можно было слышать блестящие речи записных ораторов и рядом с этим часто бессмысленные или бездарные бредни рядовых членов, где царило всегда несколько приподнятое настроение, порой переходящее в бурные овации или взрыв негодования по отношению к выступающему оратору, что поддерживало в вас все время нервное настроение и особую настороженность, где страсти кипели и чувства доминировали над разумом, то теперь, сидя среди маститых, по большей части убеленных сединами коллег моих, умудренных многолетним опытом пребывания на государственной службе в различных высоких должностях, вплоть до министров, я сразу понял, что ораторскими приемами никого не убедишь, что самая блестящая речь будет молча выслушана со вниманием, но без каких-либо внешних знаков одобрения или осуждения (таковые по твердо установившемуся обычаю не допускались) и, в конечном результате, оценена не по форме своей, а по внутреннему достоинству и вескости аргументации» [259]. Стоит ли говорить, что пресса с упоением освещала работу нижней палаты и, в лучшем случае, игнорировала верхнюю, которая сразу была объявлена реакционным институтом.
