Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь - Бордюгов Геннадий Аркадьевич
Национальным историкам Армении принадлежат работы по геноциду армян в Османской империи начала XX века, сравнительному анализу геноцида армян и холокоста евреев, поиску политически ответственных за эти трагедии. Осуществить эти исследования в Советской Армении было просто невозможно {109}. История геноцида оказывает огромное влияние и на нынешнее отношение Армении к Турции, а непризнание Турцией самого факта геноцида воспринимается большинством граждан Армении как чудовищная несправедливость и признак недружелюбия.
В Азербайджане широкий общественный интерес в 2000–2010 гг. стимулировал исследовательскую работу по проблемам, которые ранее считались подцензурными, а именно: по истории азербайджанских легионов в годы Второй мировой войны, национально-демократического движения в Южном Азербайджане, общественно-политической ситуации в Азербайджанской ССР после войны и в годы хрущевской «оттепели» {110}.
Тема Второй мировой войны поднималась и поднимается во всех странах постсоветского пространства, особенно накануне 60-летней годовщины Победы СССР в Великой Отечественной войне, а затем и 65-летия. В первую очередь, дискуссии касались того, что же это все-таки была за война для их народа — Вторая мировая или Великая Отечественная? Например, в Грузии возобладала точка зрения, что для их страны и народа война не была Отечественной, невзирая на то, что грузинский народ вместе с другими народами СССР мужественно сражался против международного зла — нацизма, а Грузия послала на фронт до 700 тысяч солдат и офицеров, принеся в жертву войне значительную часть своего населения.
В изданной в 1994 году работе Виктора Рцхиладзе говорится, что Грузия оказалась втянутой во Вторую мировую войну, поскольку у инкорпорированной в Советское государство маленькой страны не было другого выхода: «В чужой войне, под знаменами сатанинских империй погибали сыны грузинской земли и их костями усеяны необъятные просторы России, Германии и других стран. Эта война была иронией истории и трагедией для грузинского народа» {111}. В учебнике по истории XX века, изданном в 2003 году, однако, предлагается дифференцированная оценка отношения грузинского народа к войне: «В условиях господства советской идеологии значительная часть грузинского народа действительно верила, что война была Отечественной. Вместе с тем для тех, кто помнил оккупацию независимой Грузии, Вторая мировая война не могла быть Отечественной, впрочем, так же, как и для грузинской эмиграции, которая в течение двадцати лет боролась за восстановление независимости своей страны» {112}.
В Азербайджане активно обсуждается вопрос о значении бакинской нефти в победе СССР в войне, но однозначных оценок тому, была ли для азербайджанцев война 1940–1945 гг. Отечественной, нет. В школьных же и университетских учебниках по истории на Украине и в странах Балтии происходит замещение понятия «Великая Отечественная война» более широким понятием — «Вторая мировая». Эстонские историки признают поражение страны во Второй мировой войне в том смысле, что страна потеряла независимость и четверть своего населения, но эти же историки считают, что их страна является одной из победительницей в «холодной войне». «Как гитлеровский, так и сталинский режимы, — пишет А. Адамсон, — на государственном уровне приравнены в Эстонии к преступным, без особого различия между ними. Обе стороны были против права народов на самоопределение, и те и другие — захватчики — убивали, пытали и депортировали население, а в будущем планировали исчезновение (германизация или русификация) эстонцев как самостоятельной нации. В Эстонии считают оба режима равно преступными. К ветеранам германской армии относятся в принципе так же, как к ветеранам Красной армии. Солдат есть солдат, а вина всегда личная, не коллективная» {113}.
В Латвии же популярно сравнивать: кто в Латвии больше убил людей в 1940–1941 гг. советская власть или с 1941-го по 1944 год немецкая оккупационная армия? Идут активные подсчеты, и их результаты, безусловно, разные {114}.
Особое место в национальных историях занимает проблема оккупации и пакта Молотова-Риббентропа. Некоторые историки стран Балтии, в частности Литвы, стремятся к умеренной интерпретации советской оккупации 40-х годов. «Было на международной арене всеми признанное государство. Оно было насильственно захвачено и неправомерно аннексировано соседним СССР. Но Литве удалось освободиться и снова укрепиться на международной арене. Теперь она просто обязана определить и четко обозначить действия того соседнего государства против граждан Литвы, а также результаты неправомерной политики и правомерного ей сопротивления. Это обозначение — вовсе не диктат нынешнего Литовского государства в области интерпретации истории, но проявление господства юридического сознания (правового мышления) в политике» {115}.
Некоторые историки Молдавии вообще выделяет группу стран, «претерпевших в недавней истории больше всех остальных» в силу катаклизмов 1939–1940 гг. К ним относятся государства Балтии и западные области Украины {116}. Как и в странах Балтии, историки считают, что пакт 1939 года узаконил оккупацию и стал причиной порабощения местного населения. В послевоенный период трагедии не прекратились — депортации, голод 1946–1947 гг., репрессии 1949 года. На кого возложить ответственность за все это? В Молдавии в вопросе вины России за преступления советского режима наблюдается редкое единодушие — виновата.
А вот по поводу мнений, распространенных в Латвии, директор Центра «EuroCivitas», историк Виктор Макаров, высказался так: «Был у нас такой летчик Цукурс, знаменитый во всей Латвии, наиболее удачливый летчик до войны. А во время войны он пошел по собственной воле в один из немецкий полицейских батальонов. Лично отличился. И вот выпустили у нас марку в честь этого Цукурса. И кто на марке? Летчик Цукурс или Цукурс-каратель? Вот и разбери. Упоминают то, что выгодно упоминать, а то, что невыгодно, пытаются замалчивать. С обеих сторон» {117}. Понимание вот этого «с обеих сторон» и является залогом объективного взгляда на историю. Если говорить о России, то понятие «национального» в применении к образу прошлого в последние десять лет пребывало в проблемном поле историко-культурной рефлексии по поводу конструирования национальной идентичности в многонациональной стране. Неоднозначный дискурс власти по части идентификации русского/российского народа/народов на историко-географическом пространстве начала XXI века традиционно обращался к историческому знанию и образам исторической памяти как важным аргументам в легитимации позитивной картины настоящего. По мнению Т.А. Филипповой, на особенности национального историописания в России определённое воздействие оказывают два фактора, зачастую вступающие в противоречие: 1) новая западническая стилистика и рационализирующая риторика в описании образа государственности (власть презентирует себя как власть-технолог, власть-проектировщик социальных процессов); 2) параллельный рост тенденции (наметившийся в позднеельцинскую эпоху) к имперскому стилизаторству в оформлении исторического и актуального образа страны и её власти (вне зависимости от реальных политико-культурных характеристик той или иной формы государственности {118}.
